Барон фон Хармель - В Москве у Харитонья

Но я в 1989 году приехал в Израиль как репатриант, а не как беженец и не как эмигрант. Наша горбачевская Родина с человеческим лицом лишила меня паспорта и гражданства и, сделав персоной нон-грата с израильской визой в руках, выдворила из СССР с тысячью долларами в кармане и разрешенным одним чемоданом на физическое лицо. А израильтяне, которые впоследствии тоже показывали мне козью морду, и не раз, тогда в аэропорту «Бен-Гурион» сделали меня полноценным гражданином. И хотя я отлично понимаю, что и там был свой интерес, я за это им благодарен. С 10 декабря 1989 года, со дня прибытия в Израиль, я полноценный гражданин этой страны.

Израиль встретил меня солнцем, теплом, изобилием товаров в магазинах и тем, что все вокруг свободно изъяснялись по-английски. Всё радовало, настроение было прекрасное, понемногу все обустраивалось, было на чем и где спать, было что есть, и даже весьма пристойно есть, и меня окружали люди, которые как миниум были доброжелательны. Как и все человечество, израильские евреи плохо переносят чужой успех и благополучие, а к вашему праву снимать за бешеные деньги квартиру, есть, спать и влачить полунищенское существование израильтяне относятся весьма положительно. Человека всегда греет чужое неблагополучие и проблемы, а вот успех вызывает желание как минимум чужого благополучия не видеть, а еще лучше – попробовать этому благополучию навредить или по возможности чем-то помешать. Поэтому писать доносы друг на друга отнюдь не прерогатива советских людей. Одно пресловутое платье мадемуазель Левински чего стоит. Время проходит, а ничего не меняется. Люди как люди, любят деньги.

Однако я отклонился от темы. Итак, мы вживались в Израиль начала 90-х. Никогда не забуду встречу 90-го года, первого Нового года на Земле Обетованной. Сильвестр, как называют его израильтяне, в Израиле празднуют христиане, причем весьма скромно, как, впрочем, и везде в мире, а бывшие граждане СССР – бурно, с выпивками, застольями дома или в ресторанах, скандалами, драками и прочими привычными с детства атрибутами настоящего праздника.

Мы с женой, теперь уже бывшей, были приглашены встречать Новый год в компанию так называемых ватиков – советских людей, прибывших в Израиль в 70-е еще годы. Среди них, в этой компании, были люди, которые реально пострадали за свой сионизм в СССР, за свою борьбу за право переехать жить в Израиль. В известном смысле до этого Нового года, до всего того, что я увидел и услышал, я относился к этим людям с почтением и уважением. Застолье началось с того, что нас представили, я привстал, поклонился и началось… Убедившись в том, что историю иудаизма я знаю намного лучше большинства присутствующих за столом, меня начали чеканить историей войн Израиля. И тут у моих оппонентов вышла промашка, потому что по своей привычке я говорил только то, что знал наверняка, ни разу не ошибся и, в свою очередь, начал задавать вопросы и ловить своих собеседников на ошибках. Как всегда и везде, через пять минут после начала перебранки и викторины «угадайка» я себя почувствовал весьма уверенно, тем более что темы иудаизма, истории Израиля, истории войн и военных конфликтов на Ближнем Востоке входили в круг моих интересов. Спор сопровождался плотным застольем, а я никогда в Москве не видел, чтобы приличные люди, тем более евреи, за столом, будучи с женами, так много пили и так по-хамски вели себя. В общем, когда мне сказали, что я приехал потому, что в Москве стало плохо с колбасой, я понял, что вечер закончился, поднялся и предложил жене отбыть домой на такси. Но в этот момент кто-то из сидящих за столом решил что-то сказать по поводу законности моего рождения и права носить моё святое имя, которое я по их предположению изменил в Москве перед самым отъездом в Израиль или уже здесь, а всю жизнь был Анатолием или Александром.

Я схватил своего обидчика рукой за шею и поднимая его со стула, почувствовал, как кто-то сзади очень мягко теребит меня за полу пиджака. Плотно держа гниду твёрдой рукой хоккеиста и сжимая ему шею так, что он безропотно двигался за мной, я вышел из-за стола.

На улице мы оказались втроем – я, удерживаемый мной за шею и плачущий от боли мой визави, а также человек, который дергал меня за пиджак. «Пожалуста, я очень вас прошу, отпустите его, он уже все понял, он больше не будет». Я отпустил обидчика, тот упал на колени, похрипывая и потирая шею, а я, разминая левую руку, вкрадчиво заметил: «Я, гнида ты поганая, с этим именем родился и с ним сдохну, а ты благодари своего друга за то, что я тебе, падла, позвонок шейный не сдвинул, а то не миновать тебе ошейника месяца на три, если не на полгода. А колбасу я не ем, я её не люблю, я сырник. Понял, поганец, мне никогда в Москве никто не смел сказать, что я не со своим именем живу. Жаль я руку-το не сжал у тебя на шее».