Всеволод Чаплин - Вера и жизнь

В Хорошеве же по воскресеньям и праздникам всегда была толпа. Храм этот, новооткрытый и тогда еще не до конца восстановленный, был единственным в огромном жилом районе с населением немаленького города – 165 тысяч человек. Да, многие из тамошних верующих ездили в центр, но немало их все-таки приходило в ближайшую церковь. Настоятелем храма был назначен архимандрит Феофан (Ашурков), тогда зампред ОВЦС. С ним служило еще два-три священника, до предела перегруженных бюрократической работой. А поток людей в тесном храме был огромный! Одним из главных испытаний были крестины. Совершались они в два приема: сначала около 30 детей, потом 10–20 взрослых, и это за одно обычное воскресенье. Ни о какой катехизации – предкрещальной подготовке – тогда речи не шло, да она даже и не приветствовалась: многие в церковной среде считали ее «блажью». Впрочем, удавалось перед крещением и по ходу совершения таинства что-то людям рассказать – даже если речь шла об орущих младенцах, окруженных сотней родственников. К исповеди и причастию по воскресеньям приходили сотни человек, иногда их число переваливало за тысячу. Поисповедовать, например, втроем 600 человек за одно воскресное утро – дело непростое, но и не невозможное. Приходилось убеждать людей называть каждый грех одним словом, без подробностей – так можно было уложиться секунд в 30, максимум в минуту. Такой опыт служения в «потогонном» приходе спального района я всегда вспоминаю, когда мне говорят, что в Москве и других городах не нужны новые храмы.

Русский человек запросто может прийти к храму часа в два ночи и начать заплетающимся языком молиться, а то и чего-то требовать. Один батюшка рассказывал, как к нему в деревенский храм приходили по ночам мужики со своим наболевшим:

– Отец, а какой там Бог есть, кому молиться? Вот жена у меня сволочь, вот надо что-то такое… Какой «сплю», ты ж поп!

Впрочем, все-таки именно в храм идут, а не к «нервному врачу» и не к участковому. К этим ночью уж точно не обратятся.

После этого храм святителя Николая на Трех Горах, в пресненских переулках, куда я попал в 2009 году, мог показаться курортом. 30–50 причастников за воскресенье, возможность спокойно разговаривать на исповеди субботним вечером – и полная тишина делового квартала в выходные дни. Впрочем, постепенно стали появляться новые люди. Местных жителей среди них почти не было, преобладали жители окраин и даже области, в том числе те, кто по будням ездил на Пресню работать. Многие просто хотели молиться не в толчее церквей спальных районов, а в полупустом огромном храме, даже если для этого приходилось ехать в центр.

До моего прихода при храме уже действовала воскресная школа с сильным спортивным уклоном – ею руководил отец Даниил Зубов, выпускник Университета физической культуры. Вскоре миряне начали приходить со все новыми инициативами. Так в приходе начали работать клуб реконструкторов, отряд Организации российских юных разведчиков, иконописная мастерская, художественная школа, кружок по изучению Библии, группа молодых археологов во главе с отцом Димитрием Лином, православная психологическая школа отца Андрея Лоргуса, институт «Со-действие» во главе с Петром Кондратьевым, молодежный хор, собрания анонимных алкоголиков и анонимных наркоманов… Всего уже не упомнишь. Помещений, слава Богу, в приходе хватало.

Иногда бывает очень непросто говорить людям о церковном единстве – особенно поверх разделения на «жидомасонов» и «фашистов», как выразилась поэтесса Олеся Николаева. Сейчас это разделение ослабло, но лет десять назад оно было очень ощутимо. Однажды, как раз в те годы, мне довелось быть на собрании учеников отца Александра Меня, где дружно ругали общество «Память». Я особо не рвался на трибуну, но попросили выступить, и тогда я напомнил, что люди из «Памяти» – это часть нашей единой Церкви, это часть нас как целого. И с «памятниками», даже если они не правы, надо научиться жить вместе и делать одно дело, изменяя к лучшему их и себя. Понят я тогда не был. Некоторые даже перестали со мной здороваться. Но само развитие церковной жизни помогло людям работать сообща. Те же, кто пошел другим путем, все больше замыкаются в себе и в своих группах – «жидомасонских» или «фашистских», то есть, простите, «истинно просвещенных» или «истинно патриотических».

В 2011 году в Отдел по взаимоотношениям Церкви и общества, который я тогда возглавлял, обратилась Нина Кибрик, руководительница музыкально-художественного клуба «Арт’Эриа», который как «нерентабельный» выжили из Центрального дома работников искусств. Я написал ходатайство в его защиту, пригласил Нину в свою программу на радио, а потом неожиданно для самого себя предложил ей: «Есть у нас под храмом подвал, заваленный строительным мусором, – посмотрите на него. Если мусор разгребете, можете там собираться». Через несколько месяцев сводчатое помещение, куда в приходе и заходить боялись, превратилось в арт-пространство с уникальной атмосферой. Со временем там появились рояль, на котором когда-то играл Галич, куча старых пластинок и проигрывателей, артефакты 70-х и 80-х годов. Я не раз водил туда западных гостей, говоря: «Вот так выглядел мир позднесоветского андеграунда». Подвал стал криптой – именно так, не без благоговения и не без намека на «криптоискусство», начали именовать это место посетители клуба. Там постоянно сменяют друг друга выставки самобытных художников, исполняется классика, авторская песня, фолк, авангард, акустический рок. В общем, спонтанная авантюра с подвалом удалась. Правда, пришлось пару раз попросить не устраивать репетиции во время вечерних служб, а то бывало и такое: стоишь в алтаре и ногами чувствуешь барабанный ритм.