Ион Деген: ВОЙНА НИКОГДА НЕ КОНЧАЕТСЯ

Мы, поскольку, значит, буран жуткий, мы засели укрыться, переждать. Ну, потом он уже вроде стихает. И мы решили открыть огонь по «эдельвейсам». Те, по-видимому, поняли, что имеют дело с идиотами! Потому что нельзя стрелять в горах во время бурана, может быть обвал, лавина. Это же страшное дело!

И они, подняв вверх руки, пришли к нам. Оказывается, они были такими же голодными, как и мы. Но у нас было преимущество. Мы умели быть голодными. А немцы не умели быть голодными. Они умели воевать в горах, в отличие от нас! Но быть голодными они не умели…

Так что никакого героизма я не проявил.

— Что же, можно сказать — немцы к вам сами пришли?

— Ну конечно, они сдались в плен.

— И у вас потом отобрали эту медаль в НКВД и чуть не расстреляли самого?

— Да не в НКВД, в Особом отделе этой самой бригады. Оказывается, я дал по морде человеку, которого бить не следовало. Это был первый секретарь Северо-Осетинского обкома партии. Ну — он меня обидел. Если б он меня просто обматюгал, да все что угодно сказал бы — ладно… Но он сказал: «Спекулируете?!» И мне в этом «спекулируете» показался такой подлый намек, ущемление моего национального достоинства. Ну, и я его ударил.

— Как вы добрались до морды первого секретаря и чем вы спекулировали?!

— Мальчишка, мне было семнадцать лет… ну что я понимал тогда. Дело в том, что бронедивизион стоял в Беслане на экипировке. Чинились бронеплощадки, бронепаровоз, все такое прочее. И мы узнали, что в Беслане есть паточный комбинат. Оттуда, с комбината, пришел с ведром патоки один еще до нас. Ну, мы с моим другом, с моим подчиненным Степаном Лагутиным пошли туда, значит (а я был сластеной), пошли за патокой. Принесли ведро патоки.

А потом, дурни, пошли за вторым ведром. Выходим с ведром патоки — навстречу нам женщина с бутылкой! Да не с бутылкой — с четвертью! Бутыль литра три — ракия, или не знаю там чего — не пришлось прикоснуться к ней. «Вот, — говорит сама, — ребята, давайте обменяемся». В этот момент появляется какой-то мужчина в полувоенной форме. Женщина сразу удрала. А мы со Степаном стоим. Он: «Спэкулируете?!» И пистолет тащит. Ну, это мне не понравилось, я его ударил. Он упал, расстегнулся плащ, оказалось — на груди его орден Ленина и значок депутата Верховного совета, флажок такой. Ну что, помогли ему подняться, забрали у него пистолет, ТТ, из-за которого пришлось его ударить. Я вынул обойму, вернул ему этот его пистолет. Он тут же вытаскивает вторую обойму: вставил. Мы могли с ним справиться! Но он стал кричать: «Видяшкин! Видяшкин!»

Появился невысокого роста Видяшкин с одним кубиком, младший лейтенант, с автоматом. (А автоматы были редким оружием тогда.) И он, Видяшкин, просил его, значит, по имени-отчеству: да отпустите вы их, это же те ребята, из того бронепоезда, это же герои… — «Взять их! Взять их!».

Нас взяли. Поместили в кузов автомобиля. Повезли в село Брут. Я помню название этого села!.. Вот сейчас вспомнил — я не вспоминал его годы, и вот сейчас я вспомнил. Брут. «И ты, Брут».

Ну, ввели туда, в НКВД. Степан Лагутин мой — двухметрово-ростый богатырь, сорок шестой размер обуви, причем поднимался в этих сапогах на телеграфный столб. Запросто. А офицер — тогда еще не офицер, а командир, энкаведист, — ударил его. Этот удар предназначался мне, но Степан меня прикрыл. Ну, и нас в подвал.

В подвале двадцать один человек: приговоренные к смертной казни по Приказу 227. Ну, и мы двое.

На следующий день десятерых расстреляли. Нам ребята, которые были приговорены, рассказали, что здесь все расстрела ждут. Ну, нельзя их всех ребятами называть, и разного возраста, и потому что некоторые, я считал, что справедливо были осуждены. Например, командир пулеметной роты, бросивший четыре пулемета и удравший. Или политрук, срезавший звездочку со своей гимнастерки, чтобы никто не знал, что он политрук. Так что я считал: их правильно присудили к высшей мере наказания.

Мы просидели в подвале ночь, потом день — вот тот, когда слушали, как расстреливали эти десять человек. Еще одна ночь… И наконец одиннадцатого числа утром на «студебеккере» приехал СМЕРШ, особист нашего дивизиона и забрал нас. Я его спросил, значит, в отношении медали. Он говорит: дурак, скажи спасибо, что тебя еле выцарапали. Пришлось обращаться к самому командующему фронтом. А ты — медаль.

— Ион Лазаревич, в вашей книге сказано и о том, что вы были разведчиком, ходили в разведку в немецкий тыл. Это было в том же 42 году. Много у вас было таких ходок?