— Со всего Южного Урала добровольческие отряды — к нам. Два партизанских отряда сколотили.
— Послали конников, чтобы с вами соединиться, а они исчезли. Нет их нигде. А пешие-то партизаны вот с нами.
Живые, беспокойные глаза мужиков с упорством разглядывали Малышева. Он спросил:
— Каково состояние отряда? Хорошо людей разместили?
— Да в бой рвутся! Ненавистью горят! А разместились? Так сейчас под любым кустом — постель.
Нет, определенно встречал Иван этого человека, видел этот вдавленный лоб, слышал этот голос. Но где?
— Вот смотрите, — развернул он перед мужиками на столе карту. — Екатеринбургское и Златоустовское направления друг от друга оторваны. Мы должны соединить эти два участка, иначе враги могут свободно перебрасывать свои силы с одного направления на другое, а мы об этом и знать не будем. Хорошо бы в этот треугольник Екатеринбург — Челябинск — Златоуст бросить подвижную группу, которая сообщала бы нам о каждом перемещении врага, о настроении войск и населения в тылу и держала бы связь.
— А где ей становиться? — спросил Пикунов.
— Лучше около вашего села. Там узел дорог. Вот вы и возьмите на себя это… Подберите из своих партизан человек пятнадцать, продумайте маршрут. Завтра доложите.
— Сделаем! Верьте нам, товарищ командующий.
И вдруг вспомнил Иван Михайлович звонкий майский день, политического, вышедшего из тюрьмы, разговор его с отцом. Вспомнил все: задубевшие, в ссадинах, ноги арестанта, он, Иван, сбрасывает с себя новые сапоги «на вырост» и протягивает их арестанту, и ту радость, которая охватила намучившегося человека, и гневно вздернутые брови отца. Командир рассмеялся.
— Вот здорово!
Мужики переглянулись. Пикунов повторил:
— Говорю, верь нам, командующий.
— Верю, верю. Значит, мои сапоги тебя с правильной тропки не свели? Здорово?
Долго Пикунов смотрел на командира. Только когда тот напомнил о Верхотурье, всхлопнул руками:
— Да неужто это ты, тот мальчишка востроглазый? Уж как ты выручил меня тогда!
Исполненные ответственности, мужики ушли. Маленький отряд партизан покинул Златоуст.
На осине заливисто щебетали малиновки, и точно от их нежного свиста листья дерева дрожали. Вдалеке раздельно куковали кукушки. Готовая ко сну повилика свертывала листья. Видно озерцо. У быстрины одиноко качался селезень в брачном наряде. Мир неба и воды.
С затаенным дыханием слушал Иван Михайлович шорохи растрепанной травы. Садилась на землю роса. Пчелы спешили укрыться от нее, чтобы не отяжелели крылья. Солнце скрылось за дальней сопкой. В осоке звенели комары, трещали кузнечики. Над болотом поднимался туман. Отчетливо, вот здесь, рядом, всплыло перед глазами командира Верхотурье, детство, седой отец, песенная мать…
В перерывы между боями бойцы учились прицельной стрельбе.
Малышев присутствовал на занятиях, наблюдал за ходом обучения.
А то направлялся проверять посты. В лесу пылали костры. Кто-то бросил в огонь желтую сосновую корягу. Она затрещала, обнялась с огнем. Яркий свет отогнал темноту и запрыгал на смуглых лицах. Доносились звучный хохот, песни. А эхо в лесу откликалось и на смех, и на песню.
«Как Кликун-Камень… Вайнера бы сюда, только без войны. Посадить его на кумыс, пусть лечится!»
Спокойную ясную тишину нарушил нарастающий стук.
К станции подходил поезд.
Ехала на фронт надеждинская рота. Бойцы на полустанке перемешались, здоровались. Послышался среди шума знакомый Малышеву говорок:
— Дутова добивали. Ему стервятник, наверное, и глаза уже выклевал! Теперь будем беляков бить…
Ну конечно: Немцов Семен! Все тот же большеголовый, плечистый зубоскал с надломленными бровями, только волосы поредели, да в глазах появился суровый блеск.
— Здорово, земляк!
Немцов долго всматривался в статного военного, наконец, радостно привскочил.
— Здравствуй, Иван Михайлович! — гаркнул он и, стукнув каблуками, схватил Малышева за плечи. — Ты что тут делаешь?
— Командую.
— Ну, гора свой вес знает.
— А где Стеша?
Немцов приосанился:
— Меня в Надеждинске ждет. Сына растит.
— Здорово!
— Пропускай нас, друг. Дальше следуем. Поговорили бы с тобой, да, авось, увидимся еще.
Поезд пропустили. Паровоз выбросил в обе стороны пар, будто распахнул белую шубу. Багровый свет нового дня прорезал небо, как рана.
Две встречи. Всколыхнули они прошлое, разволновали родством с людьми. Казалось, снова ведет молодой учитель Малышев в лес первых большевиков села Фоминки, снова с Немцовым прячут они литературу. И столько вопросов встало, которые надо бы выяснить: где Дашутка-сирота? жив ли самодур Кислов? как живут браться Кочевы?
Читать дальше