Ольга Маркова - Кликун-Камень

Разведка донесла, что связь между Челябинском и Троицком прервана. Красные оказались в окружении. Отряд повернул обратно к Троицку. Пулеметы везли на лыжах по блестящему полю. Слышались редкие выстрелы.

Мартовские ветры коварны. То нанесут весеннее тепло, снег начинает жухнуть и оседать, то ударят заморозками, метелями.

Темнело. Впереди — мост через Черную речку, за ним крутой берег, под которым — дутовцы.

Красногвардейцы цепью спустились к мосту, прижимаясь к сугробам от пуль: спешили отрезать врагам путь. Ермаков кричал:

— Держитесь, братцы!

И снова пальба без разбору с той и другой стороны. Визжали и матерились бойцы. Лошади кусались и по-человечьи стонали, храпели и метались.

Верх-исетские парни бежали впереди, увлекая на врагов остальных.

Пронесли убитую сестру. В лице ее недоумение, глубоко врезались складки рта.

Убили командира сотни Колмогорова, ранили его помощника.

— Окружили нас! Окружили! — несся юношеский голос, дрожа от животного страха. Несколько человек повернули назад.

— Замри, не сей труса…

Шура Лошагина, отбрасывая за спину санитарную сумку, звонко крикнула:

— Сотня, за мной! — и ринулась вперед, увлекая за собой бойцов. Парни, которые только что в панике отступили, вернулись в строй.

Уже три часа длился бой.

Река беззащитна, открыта. По льду бежали бойцы, чтобы скрыться от огня под крутизной. Чернели на снегу убитые люди и лошади. Трупы быстро заносило снегом. Малышев впереди кричал:

— За мной! Вперед!

Ветер хлестал, сваливал с ног, ослеплял. А люди, пробираясь вперед, гнали дутовцев из-под каменного берега. Те бежали, бросая оружие. Грохотали гранаты. Пулеметы били, не переставая. Враг отступал.

Везли на лошадях, несли на шинелях, на носилках из винтовок раненых и убитых. Девушки ползали по снегу, тянули раненых волоком, перевязывали.

Малышеву казалось все, что смутно видит он сквозь сетку чистого снега, обрывки сна. Они наплывали и уносились Пронесли раненого Петра Ермакова, забинтованного, как куклу, убитую Светлану. Михаил брел рядом, спрашивал ее:

— Как же так?.. А может, ты мне что-то сказала перед смертью? — он ловил снег и тер холодеющее дорогое лицо. Голова Светланы болталась из стороны в сторону. В глазницах накапливался снег.

А метель все усиливалась. Уже не видны лица, только смутно темнели лошади да раздавался крик.

— Э-гей! Дорогу не терять!

Глаза болели от напряжения. Слышался женский плач: медсестра оплакивала друга.

Малышева отыскал среди бредущих людей связной.

— Товарищ старший комиссар, прибыл эшелон мадьяр под командованием Блюхера. Ждут вас в Троицке.

— Будем! — ответил Малышев и, склонившись над Ермаковым, стал поить его из фляги водой.

— Как, друг?

Петр Захарович сказал, скрежеща зубами от боли:

— О жениных руках тоскую, а все-таки ей не говорите что я ранен, зачем ее расстраивать?.. И не вздумай меня в Екатеринбург отправлять, понял? Хочу здесь ждать кончину Дутова. Иди, Иван, говорят, подмога нам. Иди встречай!

Ермакова окружили верх-исетские ребята. А может быть то не они? Уж очень взрослы и серьезны стали!

В Троицке ждали письма от родных. Почти все они писались на шершавой бумаге разорванных кульков, на старых измятых квитанциях. Бумаги нормальной не было. К некоторым бойцам приехали матери, жены.

Люба Вычугова все в том же клетчатом сером платке. Она нашла Костю и, заглядывая ему в лицо, допытывалась:

— А я к тебе приехала, скажи, хорошо?

— Смотри-ка, ведь это ты? — удивился тот. — Баба моя приехала!..

— Ну, бери нагайку да угощай! — этот чей-то совет вызвал общее веселье. Но снова помрачнели бойцы, услышав:

— Мне пишут, что денег на меня не дают.

— Домой придется ехать!

— Публика вы, будто на прогулку вышли. Публика, а не бойцы! — бросил Малышев. — Неужели у кого хватит совести уехать?!

— Да нет… чего уж там… с заработком только уладить надо…

— Уладим!

Малышев прошел дальше. Где-то начали песню.

Иван увидел вдруг Сыромолотова, побежал, дурачась, схватил его в широкие объятия.

— Хорошо, Федич, что приехал, друг!

— Тихо ты, комиссар!

Вместе они пошли по городу.

У домов и хибар с золотушными заборами сидели старые казашки в грязных повязках; скакали верховые казахи в бараньих остроконечных шапках. Пронзительно ревели верблюды.

Многие из бойцов впервые видели эти двугорбые чудища с добродушными глазами и подняли улюлюканье и удивились тому, что верблюды не шелохнулись, не испугались, только, как бы соревнуясь, начали реветь громче.