Ольга Маркова - Кликун-Камень

Столько было муки в голосе учителя, что Ивану хотелось что-то сделать для него, утешить, помочь.

Наденька опаздывала. Кирилл Петрович рассеянно прошептал, разжигая очаг:

— Неужели опять он буянит?

Желая его отвлечь, Иван тихонько затянул, прислонившись к косяку:

Кирилл Петрович неожиданно подхватил:

И выкрикнул:

— Оказывается, мы поем, молодой человек! Вот Наденька обрадуется!

— А я думал, что эту песню только сестра моя знает… — задумчиво произнес Иван.

— Нет, мальчик, эти стихи написал Толстой Алексей Константинович лет тридцать назад, напечатаны они в «Вестнике Европы», и знают их многие.

Наденька не пришла. Пельмени ели одни в унылом молчании.

Стены столовой были завешаны репродукциями.

— Крамской! Поэт печали! А вот это Репин, «Бурлаки», — неожиданно заговорил учитель. — Писано здесь, около Перми. Это не картина, а крик! — Кирилл Петрович иногда говорил странно и непонятно. Иван думал, что на учителя «находило». — А вот Пукирев — «Неравный брак». Смотри, как невеста заплакана, как стар и злобен ее нареченный, а сзади, видишь — это тот, кто ее любит, и кого любит она… — голос учителя начал дрожать, прерываться. Пукирев был любимым художником Кирилла Петровича. Он подолгу стоял перед репродукцией и тяжело о чем-то думал.

Так же неожиданно учитель смолк.

Перед сном Иван подумал: «Почему же не пришла Наденька? Наверное, красивая, ясноглазая, как Маша…» Он рассмеялся, потеребил нежный, чуть пробивающийся пушок над верхней губой. «Наденька с черными волосами и с голубой лентой на голове, как Джемма в «Оводе»…»

Утром рано Кирилл Петрович куда-то исчез. День был воскресный, слышался благовест. Свежестью и белизной веяло от окон. На улице косыми полосами падал снег.

Иван весело вскочил с постели, оделся, намереваясь бежать к Каме, но, как всегда, в столовой остановился перед книжными полками. Хорошо бы прочитать все книги! Но почему часто в книгах герои страдают безвинно, гибнут, кончают самоубийством, и так мало бывает на страницах книг счастья!

Иван достал потрепанную книгу, и тихая радость овладела им: «Овод»!

Быстро вошел Кирилл Петрович, румяный, оживленный.

— Пожаловала матушка стужица! А ты интересуешься «Оводом»?

— Я читал эту книгу. Сейчас просто вспоминаю…

— Так вот: Наденька к нам вчера не пришла потому, что полицией были оцеплены улицы: снова забастовала Мотовилиха. И Наденька не могла пройти. Я ее в церкви подкараулил… Мы с ней часто встречаемся в церкви, — сообщил Кирилл Петрович.

— Почему же забастовала Мотовилиха?

— Э-э, мальчик мой, она ото всего может забастовать… Кризис… Знаешь, что это такое? Кризис всю промышленность в России сжал клещами, не одну Мотовилиху! Безработица! Заводы закрываются! Кстати, и в Верхотурье твоем была забастовка, когда ты еще был дома. Ты об этом знаешь?

— Богомолки бастовали? — шутя спросил Иван, но внутренне весь вздрогнул: как же он не знал о забастовке?! Кто бастовал? Чего добивались? Спросить неловко и стыдно! «Живу как маленький!»

Кирилл Петрович подтвердил:

— Маленький ты еще…

Иван мысленно согласился: «Да… хоть уже год зарабатывал деньги. Вот сейчас учусь на курсах учителей сельских школ, а живу на шее Маши. И все учение буду болтаться на ее шее, как гиря!»

Кирилл Петрович продолжал говорить о забастовках: по слухам, они вспыхнули на Воткинском заводе и в Златоусте.

— Народ не знает, что за заводским начальством стоят полиция, губернатор и министры, и сам… царь…

— А вы знаете?

— На митинге слышал.

— А там говорят, что надо их всех смести? — эта мысль показалась Ивану так проста, что он обрадованно повторил: — Конечно, надо так и сделать! Только — куда их деть?

Учитель, растягивая слова, отрицательно покачал головой:

— Я тебе не говорил, что их надо смести… я даже этого не думал, я не борец… нет… Об этот орешек многие зубы пообломали…

Учитель снял со стены гитару, перебрал струны, тихонько запел:

В дрожащем голосе была тоска.

Иван подумал о Наденьке.

Образ ее давно сложился: высокая, с открытыми черными глазами, Джемма из «Овода».

Сердце Ивана сжалось от предчувствия большой радости, которая уже сейчас порой охватывала его и которую он не мог понять.