Ольга Маркова - Кликун-Камень

Иван лежал рядом, вперив в небо глаза, так бы и слушал, и слушал Машу. Но она оборвала песню, задумчиво сказала:

— Ко мне ученичку приводят домой, она глухонемая…

— Как же ты ее учишь?

— А вот так, — Маша быстро начала выделывать пальцами какие-то выкрутасы, соединяла их, опускала, тыкала ими, указывая себе на глаза, на нос, на брови, на рот. Иван с удивлением следил за ней.

— Ну, и что это?

— Это я сказала тебе, что небо сегодня очень красивое!

— А как ты научилась так говорить?

— Мать девочки меня научила.

— А я смогу?

К ужину они опоздали. За столом, время от времени колдуя пальцами, молча смеялись.

Анна Андреевна испуганно следила за ними, Михаил Васильевич сказал:

— Я вот возьму ремень, допредставляетесь, артисты полоумные!

Они прыснули, но немой разговор прекратили.

После ужина Иван тихо выскользнул из избы. В сенях натолкнулся на сестру. Та подозрительно оглядела его:

— Далеко ли собрался?

Маша добрая. В ее глазах всегда искрится смех. Ей можно доверить любую тайну — не выдаст.

— К Кликуну…

— Не боишься?

— Боюсь… Богомолка сказала: надо одному идти. Ты, Маша, не говори никому.

— Не скажу.

Их дом по левую сторону Туры. Маленькие речонки — Калачик, Свияга, Дарнейка — делят город на три части. Вот эта — Городская. В ней крепость с собором; Ямская и Заречная — на том берегу Туры. Левый берег утыкан нагими утесами. Один Троицкий Камень высотой в двенадцать сажен. Улицы не освещены. Только в редких домах желтеют огни.

Днем не чувствуешь, как живут люди в чужих домах. А вот ночью сразу представляешь жизнь под этими огнями и почему-то обязательно горе людей. Так бы и захватил всех с собой к Камню-Кликуну, чтобы узнали, когда же придет счастье.

Тепло, босые ноги не мерзнут. Осталось пройти пустырь, заросший репейником и крапивой. Здесь ночь полна запахов. Спящие ягнята теснятся на узкой тропе. Уже слышен плеск воды. Кликун выступает на белесом небе темной глыбой. От него идет неясный шум.

Иван присел на сухую землю неподалеку и сразу же вздрогнул от отчетливого и очень близкого звона: «Дзинь!» Так звенят кандалы на заключенных, когда тех ведут на работу в монастырь и обратно в тюрьму.

Вот послышалось шлепанье многих ног, чей-то вздох:

— Покурить ба…

И громкий окрик:

— Замолчать!

И снова топанье ног по дороге и равномерное и частое: «Дзинь! Дзинь!»

Иван до боли в глазах глядел в темноту: сейчас пойдут и пойдут из каменной глыбы арестанты. Но Камень стоял недвижимой гранитной стеной.

Снова громкие шорохи. Женский нежный голос произнес в темноте:

— Грешница я, Федя… Приехала Симеону Праведному поклониться, а так грешу!

И легкий ответ:

— Симеон Праведный небось тоже грешил…

— Ой, что ты!

— А ты не знала?

— Да куда ты меня ведешь?!

— От глазу подальше! Эх, зазноба!

Ясные шаги перебила одинокая песня:

Песня была так хороша, что Иван замер: вот сейчас голос продолжит ее, и случится чудо. После такой песни обязательно случится чудо.

Но не в песне прозвучал тот же мужской голос, а в отвратительной брани; и снова шаги, шаги шлепали по дороге и стихали.

Прогромыхала телега, раздался удар кнута и унылый оклик возницы:

— Но-о, сонная!

Звуки неслись именно от Камня: город был за версту, ближе не проходила никакая дорога. Камень пугал тайной, его далеко обходили и объезжали. Снова он выбросил злобную брань:

— У тебя хайло-то горит, так заливай его сивухой, а не греми.

Нежно и совсем близко прозвенели часы.

«Как есть с колокольни храма Николая Чудотворца», — подумал мальчик, поднялся, крадучись, прошел в долину по другую сторону Камня и долго сидел, ожидая. Здесь Кликун молчал, не изрыгал ни голосов, ни шагов, ни песен. И снова Иван обогнул камень и сел, слушая город. Лучше слушать зажмурившись. Кажется, не одни городские звуки исторгает Камень, а жизнь всех людей на земле, так много их, и так разнообразны были они. Осторожные шаги слышались за спиной, отчетливые, легкие. Казалось, рядом кто-то остановился, затих. Иван приник к земле, боясь шелохнуться.

Камень заговорил снова. Не заговорил, а нестройно загорланил песню в несколько голосов. Забренчала балалайка.

Только этот шум начал затихать, как тихий, проникновенный мужской голос произнес:

— Так верую, так верую я, что видит господь бог муку нашу и поможет нам! — И отчаянно выкрикнул: — Кто-то же должен помочь нам!