Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство

Да! Век уходит! Со всем этим тред-юнионизмом и с этими лейбористами в парламенте, с этими французскими романами и ощущением чего-то такого в воздухе, чего не выразить словами, все пошло совсем по-другому… что будет, когда на престол сядет этот Эдуард? Никогда уж больше не будет так спокойно, как при доброй старой Вики. Вот он, катафалк королевы, – медленно плывущий мимо гроб Века! И, по мере того как он медленно двигался, из сомкнутых рядов толпы, следовавшей за ним, поднимался глухой стон; это было что-то такое бессознательное, первобытное, глубокое, безудержное, что никто не отдавал себе отчета, не исходит ли он от каждого из них.

Он плыл вместе с катафалком, этот неудержимый стон, как огонь плывет по траве узенькой полоской. Не отставая, шаг за шагом он следовал за ним по сомкнутым рядам толпы, из ряда в ряд. Это был человеческий и в то же время нечеловеческий стон, исторгаемый животным подсознанием, сокровеннейшим прозрением того, что все умирает, все изменяется. Никто из нас, никто из нас не вечен!».

Голсуорси видел, что война затягивается. Все ждали, что подоходный налог чрезвычайно повысится, но в этой жизни ничего не дается даром. И люди занимались своими делами, как будто не было ни войны, ни концентрационных лагерей, ни несговорчивого Бурского главнокомандующего Девета, ни недовольства на континенте, ничего неприятного. В этом смысле в Англии наступило затишье, но оно вызывало чувство всеобщей неуверенности относительно того, что же будет дальше. Для Голсуорси было очевидно, что устаревшее должно быть развенчано и устранено, но то, что в старом порядке вещей было разумным, должно быть сохранено.

Вспоминая впоследствии этот этап своей жизни, он писал: «То был для меня период брожения и перемен. Я медленно пробуждался, осознавая истинное положение социальной жизни страны, постигая ее национальный характер. Вино бунтовало слишком яростно, чтобы его можно было спокойно разлить по бутылкам, и в конечном счете эта книга (“Остров фарисеев”. – А. К. ) стала вступлением ко всем последующим, изображавшим – до некоторой степени сатирически – различные аспекты жизни английского общества». Голсуорси начал писать свою «книгу гнева» в августе 1901 года, которую сначала назвал «Язычник». В ней чувствуется и личная обида автора на английское общество с его ханжеской, лицемерной моралью, и его гражданское возмущение социальной несправедливостью. Книга очень автобиографична, но не в смысле сюжетной линии, а в отношении формирования мировосприятия автора. Главный герой романа, Шелтон, как и сам Голсуорси в недалеком прошлом, не знает чем ему заняться после отказа от карьеры адвоката. И конечно, это чувства самого Голсуорси: «Быть влюбленным – это занятие, которое отнимает все его время без остатка. Он знал, что ничего не делать не достойно человека. Странным было то, что у него никогда не появлялось ощущения, что он ничего не делает». Вместе с тем любовь для Голсуорси служит своеобразным катализатором, ускоряющим его духовное созревание. Большое значение имела для него и встреча с бродягой, французом Клермонтом, умершим много лет назад в какой-то «благотворительной организации» от туберкулеза легких, вызванного обстоятельствами его бездомной жизни. «Может, это и не “любимый герой” мой, – писал Голсуорси, – но это реальный бродяга, с которым я впервые познакомился на Елисейских полях». Вспоминая встречу в Париже с бедняком, ставшим прототипом Феррана в его романе, он отмечал: «Между нами возник антагонизм, аналогичный тому, который возникает между природной склонностью человека к лени и тем лучшим в нем, что я называю силой духа. Передо мной открылся мир неудачников, скрытый мир людей, катящихся по наклонной плоскости. Мне часто говорили, что я несколько преувеличиваю способность моих героев переживать. Смею сказать, что это правда, но, когда я смотрю на лица тех, кто меня окружает, – лица людей, которые хорошо знают, что в то время, когда они наслаждаются своим завтраком, другие молча примиряются с полным отсутствием такового, – когда я смотрю на их лица, мне трудно принимать кормящую этих сытых людей философию, которая гласит: “Бедные всегда с нами”. У меня сохранились старые пожелтевшие письма Клемонта. “Я хочу сказать, что поистине человеку, принадлежавшему к обществу людей в цилиндрах, труднее проникнуть в мир неимущих, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко”. Мне тяжело это сознавать. Но, благодаря этой случайной встрече под чириканье воробьев на Елисейских полях, родилась моя пятая книга».