Михаил Мухин - Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин

Выше мы уже говорили, что в мае 1941 г. Сталин принял пост главы советского правительства – Совнаркома. Очевидно, это решение было напрямую связано со стремительно накаляющейся международной обстановкой. Война была уже на пороге, поэтому Сталин стремился максимально упрочить систему управления страной, завязав на себя как можно больше властных вертикалей.

Ворошилов, Молотов, Сталин и Ежов на канале им. Москвы.

Прежде чем начать рассказ о военных годах, следует осветить еще два очень важных и изрядно замусоленных в публицистической литературе сюжета. Разумеется, первым тут будет миф о недоверчивом Сталине, который пренебрег сведениями разведки. По мнению многочисленных «разоблачителей», Сталин несет персональную ответственность за внезапность для Красной Армии нападения вермахта, ибо разведка предупреждала советское руководство о вторжении, но Сталин разведке не поверил и продолжал надеяться на миролюбие рейха. Что ж, давайте этот вопрос рассмотрим подробнее. Действительно, в последние предвоенные месяцы Москва регулярно получала сообщения от агентов «Старшина» (обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзен, работавший в генеральном штабе люфтваффе), «Корсиканец» (Арвид Харнак, научный советник министерства экономики), «Рамзай» (Рихард Зорге, корреспондент ряда германских газет в Токио), «Ариец» (Рудольф фон Шелиа, сотрудник германского МИДа) и ряда других о приближающемся нападении Германии на СССР. Но именно множественность таких сообщений и вызывала оправданные сомнения в Кремле. Как мы знаем, изначально вторжение в Берлине намечалось на май, но затем несколько раз переносилось, пока не была окончательно установлена дата 22 июня. Помимо этого, руководство вермахта придавало особое значение соблюдению секретности и дезинформированию противника, поэтому ряд сведений, полученных из открытых источников или по закрытым каналам, прямо противоречили алармистским депешам. Наконец, следует учитывать, что информация, попадавшая в руки разведчиков, по определению была обрывочна и фрагментарна. Никто не давал младшему офицеру из штаба ВВС доступа к планам вермахта в целом, а уж скромный советник министерства экономики или корреспондент в Токио и вовсе должны были опираться на намеки и случайные проговорки своих более информированных собеседников. В результате на стол Сталина регулярно ложились разведсводки, в которых говорилось: «вторжение состоится в начале следующего года» (осень 1940 г.), «в мае 1941 г.» (начало 1941 г.), «в конце мая» (19 мая 1941 г.), «во второй половине июня» (30 мая 1941 г.) «15 июня» (1 июня 1941 г.), «с минуты на минуту» (16 июня 1941 г.). Однако один «контрольный срок» истекал за другим, а вторжения все не было и не было. Ничего удивительного, что чем дальше, тем меньше Сталин доверял таким сообщениям. Следует учитывать, что на Сталине, как на единовластном властителе СССР, лежала чудовищная ответственность, причем именно в те последние предвоенные месяцы последствия ошибки могли стать поистине фатальными. С одной стороны, в Москве было известно, что даже в условиях уже идущей войны с рейхом Англия и Франция рассматривали возможность оказания военной помощи Финляндии в ходе советско-финской войны и авиаударов по бакинским нефтепромыслам в 1940 г. Поэтому замирение Лондона с Берлином в случае начала советско-германской войны выглядело вполне вероятным, особенно в свете вылета в Англию Рудольфа Гесса – личного эмиссара Гитлера. Таким образом, любая активизация советских войск на Западном направлении («русские готовятся к войне!!!») грозила спровоцировать Германию на сближение с Великобританией. С другой стороны, массовая мобилизация – это весьма дорогое удовольствие для экономики страны. Изъятие из производственного сектора сотен тысяч рабочих рук, мобилизация в армию значительной части лошадиного поголовья и большинства тракторов грозили срывом посевной кампании во всесоюзном масштабе. Война то ли будет, то ли нет, а вот если не посеять хлеб в срок – новый голод, сопоставимый с катастрофой 1932 г., будет точно. Таким образом, Сталин должен был принимать решение о дате начала всеобщей мобилизации и концентрации войск на западных границах в условиях скудных и противоречивых сведений и на фоне неоднозначной внешне– и внутриполитической ситуации. Вряд ли его стоит упрекать в совершении каких-то фатальных ошибок. Объективные условия попросту не давали ему шансов на проведение более оптимального (исходя из знаний XXI века) курса.