Таисия Попова - РиДж

– Боишься? – спросил он, еще не дотрагиваясь до меня, но уже никуда не отпуская глазами.

– Тебя? Нет.

– А чего боишься?

– Я боли боюсь.

– Боли? – его глаза расширились, он тронул меня ладонью за локоть, потом за затылок, словно взвешивая косу, и остановил руку на спине. – Ты не…?

Я замотала головой, жмурясь от смущения и тепла его тела, которое наконец-то можно было позволить себе чувствовать. Впервые с Питера. С Михайловского театра, со Шпалерной, с аэропорта.

– Чайка Джонатан…

– Дыши, Марта.

– Да я дышу!

– Не-а, – он так и держал руку у меня на спине, глядя мне в глаза без всякого стеснения, – не дышишь. Сюда. В ребра. Вниз…

– Больно мне не сделай, – вырвалось у меня.

– Если ты не будешь останавливать дыхание, никто тебе не сделает больно.

Я смотрела на него и все ждала, когда же станет стыдно или страшно, но делалось только теплее где-то у сердца и в запястьях, да еще какая-то нежность поднималась от спины наверх к горлу.

– Ды-ши, ды-ши, чайка Марта Ливингстон, – повторил он по слогам внятным шепотом.

– Я русалочка.

– Martha le mermaid…

– L'ondine, – поправила я уже почти не слушавшимся меня голосом. – Привыкай… То есть запомни.

– А чего еды никакой нет? – спросил он утром, потягиваясь. – Разве мы вчера все съели?

– Что все? – у меня болели руки, особенно запястья, но все тело ощущалось невероятно живым и странным. Больно не было. Стыдно тоже не было, и не было мерзко, хотя я была уверена, что это накатит. Мы же не в браке. Меня никогда не пустят в храм.

– Орехи были… – он стоял перед открытым холодильником, разминая руками шею, наклонял голову то вправо, то влево, словно надеясь, что там что-то появится. – Ты не купила ничего? Сегодня воскресенье, мы тут нигде еду не добудем. Магазины на замке.

– Почему на замке?

– Потому что у французов рабочий день – святое.

– Я тебе вчера показывала свой кошелек.

– Точно, – он хлопнул дверцей холодильника и сел обратно на кровать. – Деньги. Решим вопрос, Марта. Сколько тебе нужно денег на неделю?

Я молча смотрела на него, растекаясь от тепла по всему телу и боли в запястьях (упала, что ли? Или подвернула ночью?). Я оставила все и приехала с ним в Париж, мне некуда ехать назад, а он спрашивает про деньги.

– Уффф, Марта, начинай разговаривать, – сказал Джонатан весело. – Молчание золото, но столько золота просто некуда класть.

– Деньги… – сказала я шепотом, сглотнула и поняла, что голоса нет.

Джонатан покосился на меня, пожал плечами, изобразил углом рта сочувствие, шлепнул бумажку в 100 евро на тумбочку и рухнул спиной на кровать, ловя одной рукой оба мои запястья.

– Martha le mermaid… русалочка…

– L'ondine, – пробормотала я куда-то в его волосы, но он, кажется, уже не слушал.

Я тысячу раз пересматривал первую версию «Ромео и Джульетты». Ничего ценнее, чем старый диск с этой записью, не было в моем доме, и ничего не было веселее тех вечеров, когда мы всем курсом подробно рассматривали постановку и пытались повторить это. В Академии я был уверен в превосходстве классического балета над любым танцем мира, но всего один DVD-диск смог переубедить меня.

Но наступил день, когда я впервые стоял на сцене дворца Конгрессов, одетый не в трико и балетки, а в спортивные штаны и танцевальные кроссовки (в Академии Вагановой их носили преподаватели, которым уже не было нужды что-то показывать студентам). И чувствовал страшную неуверенность. Подбадривали меня две вещи: факт нахождения здесь (меня взяли, взяли!) и минувшая ночь. Я долго ощущал это задержавшееся ночное тепло, которое медленно расходилось вдоль спины к рукам и ногам, и странно было, что часовый разогрев перед занятием мне сегодня не требуется. Как будто одно объятие Марты вылепило меня из другой материи, более плотной глины, и больше мне не надо час разогреваться перед репетицией и силой вытаскивать жар в мышцы изнутри.

– Прежде всего, друзья, – хореограф говорил по-английски, и это тоже подбадривало: значит, не все здесь французы, – вам надо понять, кто вы в Вероне. Да, садитесь, садитесь!

Мы все уселись посреди сцены, разноцветная кучка танцоров, еще день назад были конкурентами, а сегодня – семья «Ромео и Джульетты». Добро пожаловать в Верону.

– В Вероне каждый – либо Монтекки, либо Капулетти, и вы не сможете быть в стороне. Между вами ненависть. У каждого из вас будет свой антагонист.