И.Д. - Опыт моей жизни. Книга 1. Эмиграция

– Ну что ж, матушка, вы проиграли поединок! Бросайте оружие и признайте свое поражение.

– Нет. Не проиграла. Просто я не успела. Он женился за неделю! Он не любит ее, женитьба ничего не значит. Мне он уже не нужен (я никогда не прощу предательства), но по поводу моего поражения… рано делать выводы.

Жизнь такая длинная…

Онегин тоже сначала пренебрег, бросил, уехал, скитался где-то там неизвестно сколько лет. Он и забыл про Татьяну, когда снова приехал в Петербург, увидев ее, даже не сразу признал.

Наступит день, Алик, мы с тобой еще пересечемся по жизни.

Ничегошеньки я не проиграла, просто у меня в распоряжении был слишком короткий срок. А неотразимой женщиной, против которой любой, даже самый стойкий мужчина, не сможет устоять, я все-таки стану. Иначе – грош мне цена.

Вот тогда-то, Алик, мы с тобой еще поговорим…

Посреди ночи я проснулась от боли. Рядом с моей постелью горела ночная лампа и, открыв глаза, я увидела сидящую рядом, на постели маленького Сашеньки, маму.

– Что доченька? Дать тебе попить? Может, тебе чайку приготовить сладенького?

– Сколько времени? Почему ты не спишь? – говорю я маме.

– Я не могу спать… – говорит мама, и лицо ее тут же начинает кривиться. – Как я могу спать, когда с тобой такое… – она начинает плакать.

– Кончай плакать, мне уже лучше. Оттого что ты не спишь, что-то изменится? – говорю я маме. – Ты же знаешь, что никаких болезней у меня нет. Я здорова. У меня просто депрессия… помнишь, как тогда, еще в Нальчике? Тогда прошло, и сейчас пройдет. Сейчас, считай, что уже прошло. Завтра я поеду домой.

– Депрессия! – передразнивает мама. – У всех людей дети, как дети, на них смотришь, душа радуется. А у нас тут одни депрессии. Ну тебя хоть уже не колотит от холода, доченька?

– Нет, не колотит.

– Ты нас так перепугала за эти дни. Я тебя двумя одеялами и пледом укрывала, а тебя трясет и трясет.

– Это эмоциональное. Мне уже лучше.

Проснулся маленький Сашенька, такой довольный, что я все еще здесь. Его переложили в бабушкину кровать. Ему уже скоро четыре годика, и за последние полтора-два года он впервые меня так долго видит рядом с собой. Я здесь уже почти целую неделю. Он уселся на своей постельке, смотрит на меня и весь сияет. Я вижу, что он очень счастлив, что меня так долго видит. У меня снова щемит сердце от невыносимой боли…

– А ты песни со мной будешь петь? – спрашивает он.

Я приучила его петь со мной русские песни. Всякий раз, когда прихожу к нему, мы садимся с ним на кроватку, заворачиваемся в плед вместе и начинаем петь. Он уже знает кучу русских стихов: про доктора Айболита, про Муху-Цокотуху, русские сказки, про колобка, про курочку Рябу, русские песни – Кукина, Клячкина, Окуджаву. Для меня важно, причем очень важно, чтобы он все это знал.

– Потом, маленький! – говорю я ему, – Сейчас ночь, все спят.

– А-а-а-!!! Сейчас давай! Ну, пожалуйста, хочу сейча-ас! – хнычет Сашка.

– Ты всех перебудишь! Кончай реветь! – говорит мама.

Но Саша хнычет до тех пор, пока не прибегает из другой комнаты Танька в ночной рубашке.

Увидев, что я уже сижу и даже спокойно сижу, уже почти поправилась, она с недоверием смотрит на меня, словно пытается понять, что же это такое было со мной и здорова ли я теперь на самом деле. Ей уже скоро 12 лет, и нехорошо, что я подаю ей такой пример поведения. Да она и не знает толком ничего, заболела и заболела. Она ведь не знает, почему, значит, это не должно на нее влиять.

В шесть утра встал папа.

– Ничего у нее нет! – говорит он, обращаясь к маме. – Воспаление хитрости. Вот ты любишь паниковать! На пустом месте трагедию устраиваете. Молоденькие девочки – дуры! Еще Александр Сергеевич про них писал: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей!» Они дуры! Дуры! – говорит он, размахивая руками. – Стоит ли из-за того, что они дуры, убивать и себя? Ты лучше побереги себя, ты им еще пригодишься.

– Вот ты, компьютер! – говорит ему мама.