Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

“Он был самым одаренным человеком из всех, кого

я знал. И самым невоплощенным”.

Что же все-таки от тебя осталось? Что от тебя

осталось? Иногда кажется, что почти ничего. Ну да, десятки, а может, сотни критических и киноведческих

статей; самые важные из них собраны в книгу “Кино

на ощупь”. Своеобразный учебник истории кино, культовый сборник. Но в них, в этих статьях, — только

кусок твоего таланта. Твои сценарии? “Марцефаль”,

“Дух”, “Упырь”, “Никотин” — кто сейчас помнит эти

фильмы, кто их видел? Они завязли глубоко в девяно-

стых и ушли вместе со своим временем.

Я всё пытаюсь наскрести итоги. Твои феерические

монологи, щедро разбрасываемые афоризмы, острые

суждения, твой ртутный юмор, твой актерский

и режиссерский дар? Всё это осталось в памяти тех, кто был включен в твою орбиту. Но человека нельзя

выучить наизусть и передать следующему поколению, как это делают с классическими книгами в “451 градус

по Фаренгейту”. Ты спрашивал про Оскара Вернера —

миниатюрного актера с птичьей головой, который

играл пожарника в этом фильме Трюффо и лилипута

в “Жестяном барабане”: “Я на него похож? Но я ведь

красивей его, да?” Да, да, да...

Ты любил далеко не лучший фильм Ильи

Авербаха “Голос”, в котором смертельно больная

актриса непременно хочет сама озвучить свою роль

и тратит на это последние силы. Тебя особенно

трогало, что фильм, который она хочет закончить, —

342

плохой, бездарный. Потому что дело не в этом, а в отчаянном желании остаться на пленке во всей

своей целостности. И тело, и душа, и голос —

всё должно быть подлинным.

Ты обожал шестидесятые, называл их запоздалым

детством столетия. Многие твои любимые “черные

романтики” родом оттуда. В статье “Цвет воздуха” ты

сказал, что после шестидесятых началось “пространство

без воздуха, а значит, без любви”.

Ты, родившийся в начале 1959 года, часто рассу-

ждал о времени, которое совпало с первым десятилети-

ем твоей жизни, о его пластической талантливости

и его естественной киногении. Уверял, что многие

режиссеры, перейдя рубеж шестидесятых, потеряли

связь со временем, не смогли приспособиться к неки-

ногеничным семидесятым и восьмидесятым. Твои

любимцы Хичкок и Гайдай утратили свой безупречный

стиль. Ты сетовал на “пластический дефицит”

современного кино, на “кризис внешности” — когда

некого и нечего снимать.

Ты посмеивался над бесконечным потоком

дебютных ленфильмовских картин, над вычурными

жанровыми и стилистическими экспериментами, сделанными “на горловом нерве” (одно из твоих

словечек). “Самая пошлая акция на свете — это стрелять

из пушки по воробьям. Пошлость есть не что иное, как

несоразмерность целей и средств”. Но ты многое

прощал этим молодым режиссерам — за то, что они

рискнули. И жалел их за то, что киногению времени

им приходилось домысливать, высасывать из пальца.

Мне нравится, как ты написал про одну из таких

канувших в Лету картин: “«Австрийское поле» снято

оператором Дмитрием Массом красиво, очень красиво, слишком красиво, чрезмерно красиво (это не проба

стиля, а попытка адекватного описания)”. Кто знает, что эти бесстрашные люди, тоскующие по красоте, сняли бы в шестидесятые? Может быть, они стали бы

большими режиссерами?

Альпинистов шестидесятых ты называл “сектой

игроков со смертью” и цитировал Высоцкого: “Так

лучше, чем от водки и от простуд”. Уверял, что многих

шестидесятников “веселая эпоха просто не пустила

дальше” и что в мифологии шестидесятых Цибульский

погиб от пули, а не от водки.

“И подарил спивавшимся в годы застоя шестиде-

сятникам иллюзию того, что и они гибнут от пули, выпущенной временем им в спину”.

99.

344

22 января 2014

Привет, Сережа! Как мне все-таки странно тебя так

называть. Но моего второго Сережи со мной больше

нет, остался только ты. Сегодня 22 января, твой очеред-

ной день рождения. В календаре увидела, что помимо

твоих кумиров — Гриффита, Эйзенштейна и Джарму-

ша — сегодня родились Байрон, Ландау, Аркадий

Гайдар и Фрэнсис Бэкон. И что именно сегодня случи-

лось кровавое воскресенье. Тебе пятьдесят пять, вот

это да! Я всё пытаюсь представить, каким бы ты был, если б остался в живых. Наверное, всё таким же худым, сухим. Таким же быстрым и подвижным. Издалека

казалось бы, что ты совсем не изменился. А вдруг