Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

не гармония. И боль она приносит чаще, чем радость.

Как ты и предсказывал, Люба восприняла мой

уход из “Сеанса” как предательство. Следуя твоему

совету, я пыталась сделать это осторожно (“как ногу из

болота”), прикрываясь связью с Лешей:

— Ты же сама понимаешь, как это бывает, Любчик, эти отношения меня выпотрошили.

Но, когда дело касалось “Сеанса”, Люба отказыва-

лась понимать. Куда исчезала ее человечность, готов-

300

ность обнять и принять?

— Ты бросила меня спиной на ржавые гвозди, —

сказала она. Тебя восхитила эта красочная формулиров-

ка, мы потом не раз ее повторяли.

Летом я ушла из института — это было серьезное

решение. Я взяла академический отпуск на год, чтобы

оставить лазейку для возвращения, но в целом было

понятно, что с академической карьерой покончено.

Отпускать меня не хотели, но я вооружилась фальши-

вой гинекологической справкой. Ректор, стопроцент-

ный мужчина, испугавшись страшных слов “матка”

и “миома”, брезгливо повертел бумажку в пальцах

и быстро меня отпустил.

В августе я наконец всё тебе рассказала. Я лежала

на диване, ты стоял надо мной, курил, мы вяло ссори-

лись. И вдруг я произнесла:

— Леша Тарханов любит меня и хочет на мне

жениться.

Ты выслушал спокойно. Спросил, когда это нача-

лось. Спросил, что я чувствую. Что собираюсь делать.

Своих ответов я не помню.

Ты опустился передо мной на корточки, обнял меня

за плечи, развернул к себе и спросил растерянно и ласково:

— А как же я, Иванчик? Как же мы с тобой?

(“А как же я, Малыш? Я ведь лучше собаки”.)

Я заплакала:

— Не спрашивай меня, я не знаю.

— Но ведь между нами есть что-то такое, что

нельзя разрушать. Мы же два Иванчика. Иванчик

и Иванчик. Как же так?

Может быть, это был единственный раз в жизни, когда ты, со своим страхом любых драматических

объяснений, пытался поговорить “про любовь, про

301

отношения”, не прикрываясь иронией. Я не смогла.

Почему я не ушла после своего признания? Ведь

уже все всё знали — Леша объявил о любви ко мне своей

жене Ире. Как уверяла Любка, Ира испугалась больше за

тебя, чем за себя. Я не поверила: с чего бы это?

Да всё с того же. Мы срослись как сиамские близ-

нецы, резать надо было по-живому. Мы всё еще были

очень близки. И даже в эти дни, после того как прекра-

тился обман, мы иногда ходили по улицам, держась за

руки. Опять болтали на кухне. Принимали гостей. Но, конечно, это продлилось недолго. Снова явился Хайд.

На сей раз — не опасный, не “ножевой” и даже не ноч-

ной. Он явился днем, при свете солнца. И ты даже не

был пьян. Если бы тогда уже был снят “Ночной дозор”, я бы назвала твоего тогдашнего внутреннего вампи-

ра — светлым. Ты, кстати, был первым, кто своим

“Упырем” и отчасти “Никотином” предсказал будущий

бешеный интерес к вампирской теме, увидев в ней

огромный эротический потенциал. А по большому

счету — и метафору девяностых годов.

Ты сказал, что готов смириться с присутствием

в нашей жизни “Лешечки” (именно так ты его называл).

Если я хочу с ним спать — так и быть. Но при условии, что я буду посвящать тебя во все подробности нашего

с ним секса.

— В особо циничной форме, сама понимаешь.

Было неясно, шутишь ты или говоришь всерьез.

Сейчас я понимаю, что ты таким образом пытался

отторгнуть происходящее. Доказать, что там у меня —

“просто секс”. Если это может быть легко рассказано

и описано — значит, существующее между нами

доверие сильнее того, что происходит со мной на

стороне. Но тогда я увидела в твоей просьбе только

желание новых острых сексуальных ощущений.

На душе было паршиво, но я не смогла сказать тебе

“нет”, хотя догадывалась, что из этой унизительной

затеи ничего не выйдет. Купила в каком-то секс-шопе

новое блядское белье — шелковый комбинезон, новые

кружевные подвязки, новую пару сетчатых чулок.

Увидев эту гору тряпок, ты приободрился, решив, что

я согласилась играть по твоим правилам. Я помню, как

надела это белье, помню этот секс — днем, в твоей

прокуренной комнате, на твоей узкой кровати. Помню, что я была сверху и что ты сказал:

— Ну, рассказывай мне теперь, как вы с ним это

делаете.

Я замерла, остановилась. Сказала:

— Я не могу.

— Но ты же обещала. Мы же заключили конвенцию, Иванчик.

— Говорю тебе, я не могу! Отпусти меня.

Я вскочила, ушла в ванную, сорвала с себя кружев-