Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

пережил, когда был здесь. Но ты был без меня, я —

без тебя. Нашего с тобой Парижа не случилось.

У меня здесь впервые за много лет возникло ощущение, что вдруг получится начать жизнь сначала, жить насто-

ящим, перестать хвататься за прошлое. Ведь моя новая

влюбленность совпала с переездом в Париж.

Я опять слышу твой голос:

— Подожди, Иванчик, ты же сказала, что парень

возвращается в свою Африку.

Ну да, сказала. Он пытался уехать, но скоро рва-

нулся ко мне в Париж — сначала один раз, потом

другой, третий. Расстаться оказалось не так просто.

Он ведь тоже Сережа.

14.

54

17 апреля 2013

Как же мне тебя не хватает! Сегодня я показывала

Сереже “Пепел и алмаз”. Твой “Пепел и алмаз”. Горячо

рассказывала про Цибульского — восточно-

европейского Джеймса Дина, “с его пластикой танцора

рок-н-ролла и близорукими глазами интеллектуала

за темными очками гангстера”. Что-то объясняла, про

тебя и про всех бунтовщиков без причины сразу. Мой

мальчик минут двадцать смотрел “Пепел...” серьезно

и внимательно, потом стал целовать меня в шею, потом

и вовсе развернул от экрана и начал возиться с пугови-

цами на шелковой блузке. Потом сказал:

— Это, наверное, хороший фильм, он совершенно

нам не мешал.

И — в ответ на мою молчаливую обиду:

— Про Цибульского и рок-н-ролл я всё понял, но ведь смотреть это сейчас невозможно, да?

И я за “Пепел и алмаз” никак не вступилась.

Теперь у меня какое-то дурацкое чувство, что я тебя

предала.

Я так и не поняла, с кем занималась любовью под

звуки польской речи и стрекот автомата.

15.

20

55

апреля 2013

В каком бешеном угаре разворачивался наш роман!

Без этого угара нам, наверное, было бы не вырваться

из предыдущих отношений — у обоих они были запу-

танными. С Катей вы жили в разных квартирах и цере-

монно обращались друг к другу на “вы” — мне это

всегда казалось фальшивым. Почему вы жили отдель-

но — я не знала и знать не хотела. Вероятно, так было

“круче”, вы гордились своей свободой и своими необыч-

ными отношениями. Но часто оставались друг у друга

ночевать. А у Марковича была усталого вида религиоз-

ная жена с тремя детьми — странным образом я никогда

не хотела, чтобы он ушел из семьи, несмотря на нашу

пятилетнюю связь и мою глубокую одержимость им

и его идеями (точнее, идеями Розанова — Шестова —

Леонтьева). Он снимал комнату в огромной коммунал-

ке на улице Герцена, куда я поднималась по заплеванной

лестнице со всё нарастающей тоской.

Сейчас с новым Сережей мне хочется побыстрей

закончить разговоры и начать обниматься. А с Марко-

вичем хотелось побыстрей закончить с объятиями

и начать говорить.

Маркович был чудовищно ревнив, чувствовал, что

я ускользаю — не физически, внутренне. Я перестала

безоговорочно верить во всё, что он говорит. Более того —

мне стало с ним скучно, а скука — верный признак смерти

любви. Я только что прочла у тебя слова одного шведско-

го критика о том, что в бергмановском “Лете с Моникой”

никто не умирает, кроме любви. Наша любовь с ним

умирала, он это знал, бесился и неистовствовал. То есть

бесился и неистовствовал он все пять лет, я всегда боялась

и за него, и за себя. Боялась, что он что-то сделает с собой

(он угрожал многократно) или со мной (был куплен

56

и продемонстрирован настоящий пистолет). Но стоило

мне влюбиться в тебя, как страх рассеялся. Раньше мне

казалось, что я в клетке, что вырваться мне не удастся.

За те годы, что мы были вместе, Маркович душил меня, таскал за волосы, в буквальном смысле бился головой

о стену, царапал в кровь лицо. И вдруг оказалось, что это

всё химера, фикция. Клетка не заперта, угрозы эфемерны.

Надо просто открыть дверь и выйти. Никто не покончит

с собой, никто не сможет меня задержать. Я знаю, куда

и к кому я иду.

Ты меня к Марковичу всегда сильно ревновал. Рев-

ность к прошлому — едва ли не самая острая, теперь

я это знаю. Ревнуешь не к мимолетному сегодняшнему

вниманию и даже не к постели. Ревнуешь к тем чув-

ствам, которые когда-то были отданы другому.

— Не смей сравнивать меня с ним! — говорил ты.

Разве я сравнивала? Не помню. Я его уже совсем не

любила, но не смогла (или не захотела) тебе это объяс-

нить. Когда ты увидел меня с ним на фотографиях, ты

весь передернулся:

— У тебя с ним тут такое счастливое лицо.