Николай Павленко - Петр III

Одно из важнейших отличий «Обстоятельного манифеста» от манифеста 28 июня состояло в наличии приложения, главная цель которого состояла в том, чтобы убедить подданных в том, что смена власти произошла «без пролития крови», и создать иллюзию, что Петр III сам признал свою несостоятельность как государя и добровольно уступил корону своей супруге. В письме об отречении Петра III так и написано: «…помыслив, и сам в себе беспристрастно и непринужденно, чрез сие же являю не токмо всему Российскому государству, но целому свету торжественно, что от правительства Российским государством на весь век мой отрекаюсь, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства во всю жизнь мою в Российском государстве владеть ниже оного когда-либо чрез какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелом светом приношу нелицемерно».

Если бы акт отречения от престола ограничился приведенным выше обещанием более не претендовать на трон, то можно было бы признать, что автором акта был Петр III. Но в том-то и дело, что в документе есть фраза, унижающая императора, его признание, что «тяжесть и бремя силам моим несогласное, что ныне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительства владеть Российским государством».

Это дает основание полагать, что Екатерина отправила из Петергофа в Ораниенбаум, где находился Петр III, Г. Орлова и М. Измайлова с готовым актом об отречении Петра III от престола, под которым ему надлежало поставить свою подпись. Догадка подтверждается и тем, что уполномоченные императрицы выехали в Ораниенбаум в одиннадцать утра, а доставили в Петергоф свергнутого императора в первом часу. Таким образом, Петр III, даже если бы он имел необходимую в данном случае юридическую подготовку и владел пером, не мог в течение имевшегося в его распоряжении времени составить акт. Но даже если бы Петр III располагал временем и способностью сочинить акт о своем отречении, он не мог этого сделать, поскольку находился в состоянии прострации: известно, что он после прибытия в Петергоф терял сознание.

8 июля 1762 г. гроб с телом покойного был для прощания и церемонии похорон доставлен в Александро-Невский монастырь. Не лишне упомянуть, что Петра обрядили не в мундир российского императора, а в форму голштинского драгуна. Тем самым намеревались убедить население столицы, что хоронят не российского императора, а голштинского герцога.

В связи с похоронами перед Екатериной возник неприятный вопрос, такой же сложный и щекотливый, как и объяснение причин смерти Петра III: как вести себя во время церемонии похорон бывшего императора и супруга: проливать слезы и выражать скорбь по поводу его смерти, которого она свергла с престола, или ограничиться холодным прощанием. И в том и в другом случае наблюдавшие церемонию похорон осудили бы поведение императрицы, назвали бы его откровенно лицемерным.

Услужливые царедворцы придумали способ, как избавить императрицу от присутствия на похоронах супруга, предложив разыграть следующий фарс: Екатерина упорно настаивала на своем желании присутствовать на церемонии, а вельможи с таким же упорством убеждали ее отказаться от этого намерения, ибо оно может нанести вред ее здоровью. Стороны не пришли к соглашению, и тогда в спор вмешался Сенат. Н. И. Панин доложил Сенату о намерении императрицы присутствовать на похоронах бывшего императора и супруга, ибо «великодушие ее величества и непамятозлобное сердце наполнено надмерною о сем приключении горестью и крайнем соболезнованием о столь скорой и нечаянной смерти бывшего императора».

Сколько не уговаривали императрицу Никита Панин и Кирилл Разумовский воздержаться от посещения Невского монастыря, она настаивала на своем. Сенат вынес единодушное постановление просить императрицу «дабы ее величество шествие свое в Невский монастырь к телу бывшего императора Петра III отложить соизволила». Екатерина на этот раз уступила — она «ко удовольствие всех ее верных рабов намерение свое отложить соизволила». Велено известить Синод, что похороны состоятся «без высочайшего ее императорского величества присутствия».

Последний акт фарса сопряжен с мелодраматическими сентенциями. Императрица, согласившись не участвовать в похоронах, стала каяться в этом и упрекать сенаторов, что ее поступок будет осужден «всем светом», на что Сенат возразил: присутствие на похоронах опасно для ее жизни — солдаты до того раздражены и озлоблены на покойника, что могут в клочья разодрать его тело, а заодно в азарте искалечить и ее, императрицу. «Это заставило ее, наконец, уступить настояниям Сената, правда при строгом условии, что вся ответственность перед Богом и людьми ляжет на него».