Николай Павленко - Петр III

Не подлежит сомнению, что Екатерину II, участников заговора и лиц, стороживших узника, более всего устраивал не живой, а мертвый Петр Федорович. В этом случае он освобождал Екатерину от забот о его содержании и возможных с его стороны угроз. Смерть Петра устраивала и заговорщиков, а также лиц, его стороживших, обязанных проводить время не при дворе, а вдали от него — в крепости.

Поначалу охранники, видимо, уповали на естественную кончину Петра, являвшуюся результатом переживавшихся им следовавших один за другим стрессов. Андрей Шумахер сообщает: «При своем появлении в Ропше он уже был слаб и жалок. У него тот час же прекратилось сварение пищи, обычно проявлявшееся несколько раз на дню и его стали мучить почти непрерывные головные боли».

Историки не располагают источниками, освещающими детали об условиях пребывания экс-императора в Ропше. Отрывочные сведения о его жизни там можно извлечь из писем самого Петра к Екатерине с различного рода просьбами, а также донесения ей Алексея Орлова, возглавлявшего команду, сторожившую Петра в Ропше.

Если верить «Запискам» Е. Р. Дашковой, то Екатерина, отправляя Измайлова в Ораниенбаум с целью «убедить Петра III сдаться, чтобы предупредить неисчеслимые бедствия, которые в противном случае нельзя будет предотвратить», поручила ему объявить обязательство императрицы «устроить ему приятную жизнь в каком-нибудь выбранном им самим дворце, в отдалении от Петербурга, и исполнять по мере возможности все его желания».

Из писем Петра III и Алексея Орлова к Екатерине явствует, что условия содержания бывшего императора были крайне далеки от обязательства бывшей супруги обеспечить ему «приятную жизнь».

Более обстоятельные сведения о жизни пленника в Ропше можно извлечь из трех писем к императрице Алексея Орлова, к сожалению, не датированных. Орлов не скрывал своей крайней враждебности к пленнику: «Урод наш очень занемог и схватила его нечаеная колика, и я опасен, штоб он севодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность для того, что он всию вздор говорит и нам это несколько весело, а другая опасность, что он действительно для нас всех опасен, для тово што иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть».

Последнюю фразу можно интерпретировать двояко: как действительно смертельно опасную болезнь, нависшую над Петром Федоровичем, и как подготовку сознания императрицы к скорой кончине узника.

Другое донесение написано в такой же враждебной тональности, как и первое, но с тем отличием: что оно начинается описанием ожидания смерти Петра: «…не знаю, што теперь начать, боясь гнева от вашего величеств, штоб вы чево на нас неистового подумать не изволили, и чтоб мы не были причиною смерти злодея вашего и всей Роси также и закона нашего, а теперь и тот приставленный к нему для услуги лакей Маслов, и он сам теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чем уже и вся команда знает и молит Бога, чтоб он скорея с наших рук убрался».

Тональность обеих записок, употребление таких терминов, как «урод наш», «злодей ваш и все Роси» и горячее желание, чтобы он «скорее с наших рук убрался», свидетельствуют, во-первых, о том, что так отзываться об узнике мог только такой автор записок, который был уверен, что его оценки и желания вполне разделяет получатель записок, то есть Екатерина; во-вторых, желание, чтобы узник «поскорее — с наших рук убрался», свидетельствует о готовности стороживших его лиц помочь ему отправиться на тот свет. Можно даже предположить, что приведенные выше слова, а также сокровенные желания заговорщиков, в особенности братьев Орловых, часто употреблялись ими в присутствии Екатерины при ее молчаливом согласии с ними.

Курьер с извещением Алексея Орлова о болезни Петра прибыл в Петербург только 1 июля. Он передал просьбу больного, чтобы в Ропшу приехал его лечащий врач голландец Людерс. Врач отказался отправиться в Ропшу, справедливо опасаясь того, что ему придется постоянно находиться при узнике в Ропше или в других местах заточения. Людерс ограничился тем, что выслушал симптомы болезни пациента, нашел их не опасными для жизни и выписал лекарство.

2 июня Екатерина велела удовлетворять все просьбы супруга, за исключением доставки в Ропшу фаворитки Воронцовой. Впрочем, в письме к Понятовскому она писала: «Он имел все, что хотел, кроме свободы». Неясно, однако, прибыли ли в Ропшу обер-камергер Тимлер, арап Нарцисс, скрипка и собака мопс, а если и прибыли, то узник более в них не нуждался. Известно лишь, что императрица велела Людерсу выехать в Ропшу «как только возможно скорее», но он отправился к месту назначения только 3 июля, «в скверном русском экипаже» и обнаружил ухудшение состояния больного; на другой день в Ропшу прибыл еще один доктор хирург Паульсен, причем не с лекарствами, а хирургическими инструментами, используемыми при вскрытии тела покойного. О том, что происходило в субботний день, 5 июля, свидетельств не сохранилось, но на следующий день, 6 июля, Екатерине во время обеда курьер вручал последнюю записку из Ропши.