А. Дроздов - В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле

Многоуважаемый конференц-зал!

Предания гласят, что ты был залом церковным. И не уличным, а при богадельне [13]. Если это так, то сколько же твои стены впитали человеческого горя. Ведь венчаний и крещений ты, наверное, не знал…

Мы с тобой познакомились в 1947 г. Ты уже много лет был конференц-залом. Но слишком уж тесно было в Институте, чтобы тебе было позволительно выполнять лишь одну функцию – быть залом заседаний.

Поэтому, я вспоминаю тебя, прежде всего, как огромный, хотя и пустоватый класс, в котором у большого стола президиума велись аспирантские семинары по философии или занятия по иностранному языку.

Был ты и просто рабочей комнатой. Помню – вот там, справа, у окна Е. Б. Лопатиной и О. Р. Назаревским была написана книга об оценке природных условий жизни населения. Именно здесь – в отдельной комнате они не мешали другим своими бурными спорами.

А у левого окна частенько работал окруженный баррикадами из книг редкостный для нашего времени мечтатель-инженер П. М. Борисов – крупный организатор строительства нефтезаводов, лауреат Государственной премии, поступивший после выхода на пенсию на работу в Институт географии в качестве младшего научного сотрудника для того, чтобы обосновать целесообразность и возможность постройки плотины через Берингов пролив.

Но, конечно, чаще всего ты бывал залом заседаний. Сколько же идей – новых и второй свежести – ты слышал. Твое, да и мое счастье, что мы забыли десятки скучных докладов. Но, зато, сколько тебе удалось услышать высказанных вполголоса, «не для протокола» разительных, остроумнейших замечаний, смелых суждений, сплетен и светских новостей. Бывал ты и местом дежурных речей по случаю очередного официального праздника или политического мероприятия.

Бывали у тебя в гостях и великие путешественники, и послы, и депутаты, и работники директивных органов. Бывали и деловые, и торжественные международные встречи с соблюдением «Протокола», с ритуальным каре из канцелярских столов, долженствовавшим изображать круглый стол.

Ты, конференц-зал, вероятно, чувствовал себя достаточно важным, когда в твоих стенах творилось таинство превращения соискателей в кандидатов и докторов наук. Ты помнишь их волнения, срывы голосов, бледные лица. Наверное, тебе не забыть и драматические, многочасовые защиты, во время которых «летели пух и перья» и горстями глотался валидол. (Я помню – почему-то мой оппонент В. Б. Сочава стоял во время моего ответа на замечания, опершись на рояль.) Более сотни людей вышли из твоих дверей докторами наук и многие сотни – кандидатами. Среди них и те, кто стали лауреатами, академиками, директорами и ректорами.

Ты помнишь то сдержанную, то догматически разгульную остроту дискуссий 1950 г. Кому-то хотелось провести почти «лысенковскую» расправу над Институтом и академиком А. А. Григорьевым на основе статьи в ждановской газете «Культура и жизнь». Статьи с типичнейшим названием «В отрыве от жизни». Помнишь несправедливые слова, летевшие с кафедры и в адрес А. А. Григорьева, и в адрес Л. С. Берга. Наверное, ты не забыл и трусливое молчание.

Да, слово стоило дорого. Оно было чревато последствиями. Наверное, вспомнишь ты и бурные партсобрания, сопровождавшие эту дискуссию. Может быть, ты и не обратил внимания, как во время одного из них, в момент решающего голосования, один из профессоров, нагнувшись, стал завязывать шнурки. Может быть, ты и забыл этот эпизод. Но я, вернувшись в географию с фронта, вряд ли когда-либо забуду такое.

Мы помним с тобою партсобрание, посвященное вступлению в партию «на общих основаниях» разжалованного полковника, разведчика. Помним его защиты кандидатскую и докторскую. И я помню его слова, сказанные здесь же при получении медали «40 лет Победы»: «Это ведь моя единственная» (при осуждении он был лишен всех боевых орденов). Это был Георгий Дмитриевич Кулагин, скончавшийся в 50 лет. Человек необыкновенной силы, прошедший после личной трагедии за неполные 20 лет в стенах Института путь от аспиранта до доктора наук, заведующего отделом и заместителя директора.

Наш конференц-зал.

Многих своих учителей и соратников мы проводили отсюда в последний путь. До сих пор помню потрясение во время первой гражданской панихиды – скончался от лейкемии 37-летний Д. М. Колосов. Вероятнее всего это была одна из первых жертв облака Хиросимы или атомных испытаний. Но для меня это была первая смерть, которую я встретил после войны, где смерть воспринималась как нечто естественное.