Мария Рива: Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Ее новый декор был «приветственным жестом» боссов студии «Парамаунт». Массивные в стиле «Арт Деко» стулья и такие же шезлонги, покрытые белой пушистой тканью, стояли на ярких, цвета герани, коврах. Моей матери стулья и шезлонги очень нравились, она называла их «мои белые пушистые медвежата», никогда не меняла и даже увезла с собой, когда навсегда рассталась с киностудией «Парамаунт». Последующие пятьдесят лет «белые медвежата» пребывали на складе в зимней спячке! Мэй Уэст наши «пушистые медведи» пришлись не по вкусу, она жаловалась, что у нее чешется от них зад. Думаю, она просто нам завидовала. Как и раньше, она тайком рвала цветы у нас на веранде. Жизнь возвращалась в свое привычное русло.

Мать, в ужасе от претенциозности режиссерского сценария Любича, прекратила поездки на уик-энд на его приморскую виллу Эдингтон, вконец с ним разругалась и на прощанье предупредила: самое время спасать неудачный сценарий, потому что ей уже претит собственная «любезность» по отношению к «маленькому уродцу с большим носом и сигарой». Когда Клифтон Уэбб написал ей, что сценарий ему понравился, мать и на него рассердилась.

4–10 Парк авеню

Воскресенье, 28 марта 1937 года

Мой милый,

прочла, что ты был на приеме у Ратбоунов во фраке и танцевал там со всеми девицами. Очевидно, весна оказывает сильное воздействие на твою эндокринную систему. Жаль, что мне не довелось увидеть это зрелище своими глазами.

Я прочла твой сценарий «Ангела». Он должен принести тебе успех, ты будешь в нем превосходен. Однако, мне кажется, тебе следует хорошенько позабавиться с тем парнем в Париже. Сцена на скамейке в парке сошла бы для Джаннет Макдональд, но не для тебя, Красавчик. Не потому, что я знаю мою мисс фон Лош…

Внезапно с бортика нашего бассейна исчез загорелый Рыцарь, и мать перестала запирать свою спальню на ключ.

Дорогая,

…мне кажется, что ты воспринимаешь наши отношения и мою безоглядную горячую преданность тебе как нечто само собой разумеющееся.

Если входишь в жизнь другого человека настолько, что в определенных нужных пределах создается семья, и семейные отношения поддерживаются в той мере, как у нас, тогда возникают и некие обязательства.

По-моему, если ты сочла необходимым изменить свою точку зрения: «один мужчина — одна женщина », правильней было бы в спокойной обстановке объяснить мне, что ты хочешь предпринять и, по крайней мере, позаботиться объяснить мне… Думаю, что ты не проявляешь достаточного уважения к себе, ко мне, к нашим отношениям, рассматривая меня как жиголо, алчущего исполнить любую прихоть своей госпожи. Итак, если хочешь, чтобы я остался с тобой, я возвращаюсь; если же у тебя другие планы, тогда я, соответственно, устраиваю свою жизнь и остаюсь дома, пока ты снова не позовешь меня…

Люди, которые любят друг друга, должны идти на уступки, уважать и соизмерить сердца, умы и души. Такого не потребуешь и не попросишь — все возникает по взаимному желанию…

Мне нечего добавить, разве что… Да благословит тебя Бог, душка.

Их любовь то нарастала, то шла на убыль. С нарастанием любви начинались поцелуи, нежные пожатия рук, наряды, вечеринки, развлечения в ночных клубах. Они являли собой идеальную пару — прекрасное сочетание мужественности и женственности. Когда любовь шла на убыль, он готовился к съемкам, жалел себя, винил Марлен в своем несчастье, страдал. Моя мать готовилась к съемкам, отдавала мне его обручальное кольцо, чтобы я положила его туда, где уже лежали другие, и легко, без всяких угрызений совести забывала своего Рыцаря. Правда, иногда его имя поминалось в телефонных разговорах с моим отцом и «мальчиками».

«Папиляйн, растолкуй мне, почему я считала его таким замечательным? Неужели причиной всему… Лондон? То, что он там? А, может быть, потому что он не работал? Ведь здесь, в Голливуде, он вдруг повел себя, как актер! «Я, я, я, мне, мне, мне». Неудивительно, что собственный отец не желает его видеть. Я даже начинаю понимать эту ужасную женщину, его бывшую жену. А, может быть, я влюбилась в него, потому что он великолепно выглядит во фраке?»

В тот день, когда дирижабль «Гинденбург» загорелся при посадке в Нью-Джерси, мы слушали это сообщение, сидя в артистической уборной. У диктора, пытавшегося описать катастрофу, сорвался голос. Он зарыдал. Мать торжествовала.

— Слышишь? Помнишь, я не хотела лететь на нем, даже когда папи настаивал? Вероятно, это саботаж! Очень хорошо! Теперь нацистам придется раскошелиться на новый дирижабль, а на нем никто не полетит, потому что люди напуганы катастрофой!