Исаак Гилютин - Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)

– Борис, я знаю, что у тебя совсем нет денег, а у меня они есть, но в Ленинграде на них никакого продовольствия всё равно не купить. Я готов дать тебе деньги, ты покупаешь на них два чемодана карандашей и едешь с ними в г. Атбасар Ферганской долины Узбекистана. Там карандаши – большой дефицит, ты находишь способ продать там их оптом, на вырученные деньги покупаешь два бараньих окорока, укладываешь их в те же самые чемоданы и возвращаешься обратно. Здесь делим их по-братски – один чемодан твоей семье, другой – моей.

Сегодня, даже в России, это кажется абсолютно безобидным занятием, но в то время это было невероятно рискованным мероприятием. Тогда это называлось спекуляцией и каралось от 5 лет тюрьмы и выше. Это были годы, когда люди получали от 5 до 10 лет тюрьмы за несколько гвоздей, вынесенных с завода или несколько колосков с колхозного поля. Называлось это указом от 4 июня 1947 года по борьбе с «несунами». Надеюсь, что теперь вы представляете, в какое рисковое предприятие Яков Зиновьевич зазывал моего отца. Только не подумайте, что я как-то пытаюсь укорить самого Якова Зиновьевича – ни в коем случае. Правило жизни мне вполне понятно: у кого есть деньги, у того нет нужды рисковать, а у кого их нет, без риска никак не проживёшь. В конце разговора Яков Зиновьевич попытался успокоить отца, сказав, что даже если его поймают, ему ничего не будет – ведь он фронтовик и инвалид войны. Отец мой, конечно, понимал, что сказано это только для «красного словца», и не более того. К этому времени уже было много примеров того, что ни звание фронтовика, ни инвалида войны, не являются защитой от уголовного преследования и наказания за спекуляцию. В то время на всех железнодорожных станциях страны шли облавы на спекулянтов. Так страна боролась с дефицитом продуктов в стране. Тем не менее, ясно, что отцу не оставалось ничего, кроме как соглашаться.

Несмотря на такой повышенный риск, через две недели отец вернулся здоровый и невредимый с двумя чемоданами, заполненными окороками. Очевидно, всевышний оберегал его и на этот раз. Таким образом, обе семьи были обеспечены царской едой на целых два месяца.

Однако пора было зарабатывать деньги на жизнь. Учитывая, что никакой профессии он не имел, отец находит себе работу приёмщика утиля. Здесь следует пояснить для молодого читателя, что сразу после войны в городах были конторы «ГлавВторСырьё», которые расшифровывались как Главное Управление Вторичного сырья. Они занимались сбором от населения бумажной макулатуры, лома цветных и чёрных металлов, стеклянных бутылок из-под водки, вина и пр. и исчезли с развалом Советского Союза. С тех пор и до самой пенсии в одном из таких утильных ларьков и сидел отец полный рабочий день. Работу эту можно описать как не очень пыльную, но довольно грязную. Там особенно тяжело было сидеть зимой, когда термометр опускался до -25 oС и ниже, что в послевоенные годы было нормой для Ленинграда.

Интересно, что мы, трое детей, ходили в три разные школы. Дело в том, что Аркадий начал ходить в школу в Казани и закончил там 1-й класс. Поэтому в 1945 году Аркадий пошёл во 2-й класс 56-й мужской школы Ждановского района, которая тогда располагалась в жилом доме по Чкаловскому проспекту на углу с Петрозаводской улицей. В том же году Нэля пошла в 1-й класс 44-й женской школы, совсем рядом с нашим домом, а я вообще никуда не пошёл – не вышел возрастом. К следующему, 1946-му учебному году, построили новую 51-ю школу по Петрозаводской улице, дом 12, в которой я и проучился все десять лет.

Итак, мы учились в 3-х последовательных классах, но в разных школах, – Аркадий всегда в старшем из нас троих классе, затем Нэля и, наконец, в самом младшем я. Такая чёткая последовательность продолжалась до 52-го года, когда я перешёл в 7-й класс, а Нэлю оставили на второй год тоже в 7-м классе из-за неуспеваемости по математике, которая как раз была моим любимым предметом. Аркадий в этот год перешёл в 9-й класс.

О трудностях жизни тех лет, с 1945 по 1952, написано много книг, и я не собираюсь на этом злоупотреблять временем своего читателя. Хочу только остановиться на личных впечатлениях, которые у меня были очень отрицательными и остались на всю жизнь. Они связаны как со школой, так и с семьёй. Я бы даже сказал, что психологическая травма детства, полученная в семье, была даже сильнее той, которую я получил в школе.

Общеизвестно, что воспитание ребёнок получает из трёх источников – семья, школа, улица. Как это ни странно звучит, но меньше всего негатива из этих трёх составляющих я получил на улице. Улица не оставила на мне следов какой-нибудь психологической травмы, чего я не могу сказать о школе и, в особенности, о семье. Да, комплекс неполноценности я чувствовал и на улице среди сверстников, но то было связано с моим еврейским именем и происхождением, что не производило сильного на меня впечатления потому, что я уже тогда понимал, что такое отношение имеет место ко всем евреям, а не ко мне одному. Подобное неприятие я видел также по отношению к цыганам и татарам. В общем, я понимал, что быть русским – было бы много лучше, но я им не являюсь и поделать с этим уже ничего нельзя. Остаётся только смириться с этим, как с неизбежным злом. Только один раз, когда мне было 7 лет, мне дали понять, правда в шутку, что евреем быть даже хорошо. А было так: за отцом заехал на грузовой машине «полуторка» шофёр, которого звали дядя Ваня и который должен был ехать с ним к его ларьку чтобы забрать утиль, который скопился у отца за прошедшую неделю. Пока отец собирался, я выскочил из квартиры первым и, подойдя к шофёру, спросил: