Владимир Псарев - Седое сердце мира. Сборник прозы

25 декабря 2058 года.

Огромный дом за пределами большого Красноярска словно Оптина пустынь. Моя страна чудес на сибирской реке. Рождественская ночь кусает карниз. Свет гирлянды советской, с трудом, как и все мы, дожившей до этих лет, возвращает в детство, где так хотелось мечтать. В те года, где эти лампочки казались звездами, тысячи лет несущими свою жизнь даже после своей гибели. И, кажется, эту гибель мы всё же ощутили. Я сижу перед камином с закатанными рукавами. На правой руке татуировка, не потерявшая с годами своей актуальности, а на левой застарелые рубцы шрамов, напоминающие, что когда-то я был беззащитным. "Нет слов для чувств".Чернила в коже выцвели, но не люди. Камин поет песню печальную, а ветер в трубе дополняет ее веселыми мотивами. Дом мне нравится. Дом полон родных. Две мои дочери и их матери. Старые подруги и друзья. Я смотрю на седеющие виски некогда совсем маленьких девочек и мальчиков. У всех уже свои внуки. Они тоже здесь. На диване под пледом засыпает невысокая кудрявая женщина. Она на пару лет младше, и когда-то привела меня в эти края. Неужели это было 40 лет назад? Она так много смеялась, что сейчас у нее морщин больше, чем у остальных, а тогда… Фонари за окном внутрь Вселенной линзами вогнуты. Добрая тоска. Детям давно пора ложиться, но их никто не может уложить спать. Жена толкает меня – она слишком щепетильно заботится о своих внуках. – Оставь их, солнце. Главное, чтобы им самим нравилось. Самый младший из внуков подбегает и просит меня рассказать еще раз, как стать таким же большим, какими стали мы с бабушкой и нашими забавными приятельницами. Все улыбаются, но от новогоднего света в глазах блестят слёзы. – Сейчас мой герой усталый со всеми вас познакомит.

Отмороженное давно не болит. Я еще тогда всё это записал, но пересказываю им детскую версию нашей хроники раз за разом, и буду делать это до тех пор, пока во мне не умрёт человек. Пока за ребрами окружающих меня женщин, взявших чувства как инъекцию в шприц, бьется седое сердце мира. Бокал скользит в потной ладони. Вино шепчет, что эта ночь, как и тысячи до нее, не вечна, и скоро всех вомнёт в себя седой мрамор. Я вспоминаю лучшее из времён. Тогда инициатива победила разум, и разум ей за это благодарен. Память стонет, как сталинградский снег, и, конечно, я бы всё повторил. И, конечно, снова по локти изрезался бы.

Счастье – постепенный процесс, и счастье складывается из отдельных людей, маленьких и больших событий и отношения к задачам. Перематываем.

Каждый новый день – мрак и бесконечный абсурд, но нужно лететь. Вернуться бы в ту холодную зиму, извлечь суть. Плохо, что Патрик уже не помнит, кто такой Герман.

Засыпаю – стигматы болят. Просыпаюсь – в зеркале вижу отца. Сажусь за письменный стол, как на электрический стул. В конечном счете всё конечно, но осень дарит желание писать и пытаться перекричать мысли в чужих черепах, таскающих тела по распродажам в поисках летней одежды. Что это – жадность или надежда? Да и Бог с ним с этим искусством. Есть что-то поважнее. Родные мертвецы тянут ко мне пальцы, как старики к советским наградам. Ну что, пишем?

***

Я – обязательство.Много ли знают обо мне? А много ли запомнят, если расскажу?

Мы рождаемся rasa tabula, а дальше по Клайву Льюису. Жизнь расписывается на нас своим корявым почерком, а мы расписываем кожу рисунками, пряча за ними внутренний конфликт. С точки зрения социальной психологии мы стартуем из одной точки, затем среда нас отшлифовывает: алмаз становится бриллиантом только после огранки, а перед этим алмаз, в свою очередь, должен пройти горнило.

Но иногда поиски себя и разумного-вечного заходят в тупик. Человеку выпала удача стоять на высшей ступени эволюции, но, если нет выхода, он готов стоять на ней коленях. Депрессия и экзистенциальный кризис сродни диабету. Сначала ты чувствуешь первые симптомы, но пройдут какие-то недели, и каждая минута превратится в борьбу с тем, что будет подсказывать, что только один исход есть из этого состояния, и он летальный, потому что терпеть этот тревожный ад ежеминутно станет невыносимо. Это состояние не будет давать просыпаться по утрам и засыпать ночами.

Ты будешь понимать, что жить здорово, но от одних мыслей легче не станет. Центробежная сила сносит и сносит тебя, боль становится физической, и ты просто надеешься, что ремиссия наступит. Депрессия и потерянность вырабатывают толерантность к радушию и побеждают в двух случаях: когда убивают тебя или системно убивают сочувствие к чужой боли. И последнего я боюсь еще больше. И говорю это для тех, кто с этим столкнулся. И для себя.