Александр Керенский - Россия в поворотный момент истории

В шестилетнем возрасте мое беззаботное детство резко оборвалось. Мои родители, няня, старшие сестры и все наши друзья вдруг сделались очень заботливыми и любвеобильными. Я чувствовал происходящие вокруг меня перемены, но не понимал их причину и, слегка озадаченный, радовался неожиданному потоку подарков. Меня постоянно заклинали не волноваться и не утомляться. Несколько раз нас посещал врач и осматривал мое бедро и ногу. Наконец, однажды вечером к нам в детскую пришла мать, тихонько села у моей кровати и рассказала, что вскоре мы поедем в Казань на тройке со звонкими бубенцами. Мысль о поездке привела меня в восторг. Зимой в Казань можно было попасть лишь по замерзшей Волге. Мы выехали в путь в закрытом возке, куда поставили жаровню, чтобы пассажиры не замерзли. После прибытия я несколько дней отдыхал, а потом мать отвела меня к профессору Студенскому – ведущему специалисту по костным болезням. После тщательного осмотра он поставил мне диагноз – туберкулез бедренной кости. На следующее утро он посетил нас в сопровождении приятного молодого человека. Они осмотрели мою правую ногу, и молодой человек снял с нее мерку, как сапожник. На следующий день он вернулся, взял мою правую ногу и засунул ее в металлическое приспособление, похожее на сапог и закрывавшее мне колено, так что я не мог согнуть ногу. Я заорал, но молодой человек сказал только:

– Превосходно!

Мать же сказала:

– Ты ведь не хочешь остаться хромым до конца жизни? – Должно быть, в моем взгляде читался испуг. – Вижу, что не хочешь. Поэтому будь умницей и, когда вернемся домой, не вставай с постели. Очень скоро ты сможешь бегать и играть, сколько захочешь.

Ее серьезный голос действовал на меня успокаивающе. Два дня спустя мы отправились обратно в Симбирск. Мы вернулись под Рождество, и я до сих пор помню, как мою специальную кровать подкатили к елке. Я не вставал с постели полгода, а садиться мне разрешали лишь в железном сапоге с привязанными к каблуку гирями.

Я всегда был живым, энергичным мальчиком, и провести полгода в неподвижности оказалось трудно. Моя старшая сестра много лет спустя рассказывала мне, что во время болезни я был совершенно невыносим.

– Но твои капризы продолжались недолго, – прибавляла она. – Тебя спасало чтение – а нас оно спасало от тебя.

Я всегда любил книги, но до того времени меня нельзя было назвать увлеченным читателем. Однако во время болезни, в один прекрасный день устав от лежания и тоски, я взял книгу со столика у кровати. На этом моя скука закончилась. Как называлась книга и кто был ее автор, я уже не помню, но она навсегда привила мне привычку к чтению. Я забыл обо всем на свете, забыл даже о противном железном сапоге. Я проглатывал книги и журналы, исторические романы, научные книги и описания путешествий, истории про индейцев, жития святых. Меня захватило волшебство Пушкина, Лермонтова и Толстого; я не мог оторваться от «Домби и сына» и проливал горькие слезы над «Хижиной дяди Тома».

Очевидно, к лету 1887 г. я уже снова был на ногах, так как помню, с каким удовольствием гулял вокруг деревни, куда мы выезжали на лето. Я совершенно выздоровел и снова стал беззаботным мальчишкой. Но что-то во мне изменилось. Я вырос из своей детской, и общество брата Феди меня больше не устраивало. Прежде все мои чувства и впечатления сливались в одно гармоничное, но смутное целое, которому я не мог найти названия. Теперь же я знал… его имя – Россия. В самых глубинах моей души с Россией было тесно связано все, что окружало меня и что происходило в жизни: красота Волги, вечерний звон колоколов, важный архиерей в экипаже, запряженном четверкой лошадей, каторжники в тяжелых кандалах, хорошенькие девчушки, с которыми я ходил на уроки танцев, оборванные и босые деревенские мальчишки – товарищи по летним играм, мои родители, детская и няня, былинные русские богатыри и Петр Великий. Я начал размышлять, задавать вопросы и пытался понять ряд вещей, над которыми раньше не задумывался.

Внешне жизнь шла как прежде. Лишь наши детские праздники и шумные рождественские торжества нарушали спокойное течение дней. Я открыл для себя красоту музыки и мог часами слушать мягкое контральто матери, аккомпанировавшей себе на пианино. Иногда она устраивала музыкальные вечера, и тогда я без устали просиживал, скорчившись, за закрытыми дверями и слушал концерт, хотя мне уже давно полагалось быть в кровати. На следующее утро я пробирался в зал, подбирал разбросанные листки с нотами и пытался разбирать их и петь про себя чудесные песни, которые слышал накануне. Время от времени мы ходили гулять на бульвар, тянувшийся от центра города до берега Волги. Примерно на полпути к реке стояла скромная приходская церковь с маленьким аккуратным кладбищем и густым садом. Настоятель церкви был старшим братом нашего отца. Нас водили туда весной, когда яблони и вишни цвели вовсю, или осенью после возвращения из деревни, когда из яблок и груш варили вкусное варенье. В чистеньком дядином домике, интерьеры которого оживляла герань, кактусы и прочие растения, нас всячески баловали, кормили вареньем и другими домашними вкусностями.