Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

Ротшильд вынул бумажник.

— Pardon, votre altesse [23] Извините, ваша светлость. , я посмотрю немного…

Рядом купе — свободное, пустое. Другое тоже. Только в самом конце вагона в отделении — спит какая-то дама.

— Это ваша дама? — спросил Ротшильд.

— Да.

— Сколько вы проиграли?

— Пятьсот тысяч рублей…

Сквозь газовый тюль просвечивают прелестные руки. Такие полные, атласные, с соблазнительными ямочками на локтях.

Аромат чудных нежных духов бьет прямо в лицо барону Ротшильду.

— Вы… вы говорите: пятьсот тысяч? О, это такие пустяки!

— Спасите меня! — вдруг ринулась ее светлость к банкиру. — Вы так богаты, вы так царски щедры! Что вам стоит дать мне эти деньги?

Молчание.

— Если… если вы не желаете дать так, просто, то… я готова… я — русская светлейшая княгиня — готова заплатить вам проценты за эту ссуду…

Упругая грудь уже совсем у лица несчастного миллионера. И сразу как-то ее светлость охватывает шею Ротшильда.

— Милый мой… спаси меня… ах, дорогой мой!

Быстрым как молния движением Ротшильд вырвался из объятия ее светлости и загремел:

— Ваша светлость, Сонечка Блумштейн, здравствуйте!

Ее светлость отшатнулась.

— Что это?.. Что вы говорите, барон?

— То, что вы слышите, ваша светлость. Ну-с, довольно маскарада, Сонечка, я — Путилин… Давай мне твои золотые лапки. Помнишь, я обещал сторицей отплатить тебе? Я слово свое держу.

Поезд приближался к станции.

Путилин крепко держал великую еврейку за обе руки.

— Пусти! Дьявол… поймал меня?!

— Может быть, ты и тут будешь сомневаться, Сонечка?

Шприц, который Сонька Блумштейн держала в руке, во время борьбы вырвался и острым концом иголки впился в руку Путилина.

— Умрешь! — исступленно закричала «Золотая Ручка».

— Ты ошибаешься, шприц не действует…

Пассажиры, как ни тихо велась борьба, услышали «нечто странное» и гурьбой устремились к отделению великого банкира.

— Что? Что такое? Что случилось?

И послышался ровный, спокойный голос Путилина:

— Я, господа, ее светлость, светлейшую княгиню Нину Имеритинскую арестовал.

Мертвая тишина. Ни звука. Ни шороха. Толпа глядит недоуменным взором.

— Спасите меня! — прокатился по вагону бешено-злобный крик ее светлости.

— И арестовал я ее светлость потому, что она — величайшая мошенница-убийца Сонька Блумштейн, «Золотая Ручка».

— Он лжет! Он — сумасшедший! Спасите меня от него!

Поезд подошел к станции.

«Золотая Ручка» впилась зубами в руку Путилина.

— Золотая змейка, ты больно кусаешься! — прохрипел от боли Путилин и рукояткой револьвера вышиб стекло вагона.

— Сюда! Жандарм…

Многие из пассажиров все еще не понимали, в чем дело. Одни стояли за Путилина — барона Ротшильда, другие — за Соньку Блумштейн — «Золотую Ручку».

— Как вы смеете?! Разбой! Освободите ее светлость!

Дзинь-дзинь-дзинь.

Резко звучат жандармские шпоры.

— Ну? Берете!

— Проклятый! — покатился истеричный хохот по вагону. — Ты, ты победил меня, Путилин!

— Рассудит нас Бог, Сонечка Блумштейн, нашла коса на камень!

«Что такое? Барон Ротшильд… светлейшая… Что случилось?» — слышались испуганные возгласы.

Лязг ручных кандалов… Команда: «Пропусти! Сторонись!»

— Что это? Это — под конвоем жандармов, гремя ручными кандалами, шла светлейшая княгиня… Сонька Блумштейн.

— Помнишь, Сонечка, слова-то мои: сочтемся, милочка.

— Помню, Путилин. Велик ты, поймал меня, а только я… я убегу!

Процесс «Золотой Ручки» был один из самых ceнсационных.

«Уголовные дамы» жадно всматривались в лицо знаменитой воровки-убийцы.

Сонька Блумштейн угодила на каторгу.

— Как, Иван Дмитриевич, ты тогда сразу узнал, что Киршевского убила «Золотая Ручка?» — спрашивал я позже моего великого друга.

— По уколу на шее. Она, притворно обняв несчастного, уколола его отравленным шприцем с ядом.

— Но, ведь, это мог сделать и кто-нибудь другой.

— На этот раз Сонечка попалась, она запуталась волосами за пуговицу сюртука убитого и оставила на ней целую прядку волос. А ее волосы я хорошо знал, так как она два раза была почти в моих руках.

— А почему ты разгадал, что Азра подослана?

— Во-первых, потому, что среди евреев почти не бывает предательства друг друга, а во-вторых, слишком уж она горячо просила меня арестовать Соньку Блумштейн.

Кто не знает о существовании в Москве белокаменной знаменитой Сухаревой башни? Башня эта историческая, имя ее хорошо известно всей необъятной России, поэтому нет надобности рассказывать историю ее происхождения. Москва любит свою старушку Сухаревку. Есть что-то бесконечно трогательное в привязанности к памятникам седой старины. К камню, железу относятся точно к одушевленным предметам. Да и в самом деле, разве в этих памятниках старины не сокрыта душа народа?