Владимир Фромер - Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

Друзья называли его любимцем фортуны. Он был энергичен, уверен в себе, одарен, обаятелен. Ему все удавалось. Казалось, что Арлозорову неведомы печали, разочарования, горести — все те состояния души, которые являются уделом каждого мыслящего человека, как бы он ни был удачлив или счастлив. И только сам Виктор знал, насколько обманчиво впечатление, производимое им на окружающих.

Он был легко раним. Противоречивость человеческой натуры его раздражала. В семнадцать лет записал в дневнике: «Человеческая душа — вот арена борьбы добра со злом. В каждом человеке легко уживаются ненависть и любовь, жестокость и милосердие, мелочность и размах. Человек может контролировать свои дурные качества, но не способен искоренить их полностью. Нравственно безупречный человек может совершить вдруг такую гнусность, на которую не каждый негодяй решится. Но особенно претит мне преклонение людей перед облеченными властью мерзавцами. Нимб всевластия слепит и заставляет видеть в тиране великого человека. Конечно, тираны способны любой народ превратить в стадо. И все же человек сам решает — стать ему скотиной или нет. И чаще всего становится. Так стоит ли удивляться, что я не люблю людей?»

Виктор обладал огромным запасом внутренней энергии и, возможно, поэтому не терпел состояния праздности. Он находил удовлетворение лишь изнуряя себя. Не важно чем. Ночи напролет проводил за книгами и учебниками. Позднее сионистская деятельность не оставляла ему свободного времени.

По складу характера Виктор был весьма близок к тому, чтобы стать мизантропом. Но мизантроп ведь не может быть хорошим политиком, и постепенно он выработал позитивную философию, которая уравновешивала его врожденный скептицизм. Он остро жалел свой народ, создавший религиозно-этические нормы современной цивилизации и получивший вместо благодарности дикую ненависть и жесточайшие гонения. И жалость эта придавала особый жертвенный смысл всей его последующей политической деятельности — такой бурной и такой короткой.

«Не каждый подлец — антисемит, но каждый антисемит — подлец», — именно этой записью обрывается его юношеский дневник.

Его рано стали занимать чувственные отношения между мужчиной и женщиной, окутанные ханжеским покровом тайны. Достигнув определенного возраста, Виктор просто не мог не думать об этом и стыдился невыносимых мыслей и эротических снов. Женщины, заполнявшие в детстве его маленький мир, казались ему бестелесными, как облака, и прозрачно-чистыми, как ангелы. Они были несовместимы с душными желаниями, овладевавшими им помимо воли. Чтобы избавиться от гибельного наваждения, он доводил себя до физического изнеможения спортивными упражнениями и научился думать о женщинах, как о райских птицах, созданных для того, чтобы облагораживать этот пропитанный темной скверной мир. Женщины, инстинктивно чувствуя такое к себе отношение, тянулись к нему.

В двадцать один год Виктор неожиданно для себя женился. Брак оказался на редкость неудачным. Хедва — так ее звали — посещала сионистский кружок, который он вел. Садилась всегда в первый ряд и глядела на него с назойливым обожанием. На первый взгляд она была недурна: полная грудь, узкая талия, широкие бедра.

В летнем сионистском лагере под Берлином и произошло то, что Виктор долго считал печально непоправимым. Ночью, пытаясь избавиться от бессонницы, он побрел в глубь большого дикорастущего сада — и внезапно ее увидел. Девушка шла ему навстречу со странно блестящими глазами. Изумительным в лунном свете показалось ему ее лицо. Когда он поцеловал Хедву, она с такой жадностью приникла к нему, что Виктор зажмурился и подумал, что лучше всего уйти, но было уже поздно.

Прошел месяц, и Хедва явилась к нему с чемоданом, истерически прокричав с порога: «Я беременна и никуда отсюда не уйду. А если прогонишь меня — утоплюсь». И столько отчаянной решимости было в ее голосе, что он женился, ибо не видел иного выхода. Но с первой же ночи в супружеской постели им овладела такая тоска, что в дальнейшем он вообще перестал воспринимать Хедву как женщину. К тому же она была истерична, и их отношения очень быстро стали походить на вялотекущую шизофрению.

После того как Хедва родила дочь, они расстались.

Симу он встретил в 1923 году в Таллине, где выступал в местном университете перед еврейскими студентами. После лекции к нему подошла невысокая, пропорционально сложенная девушка с неожиданно большим чувственным ртом.