Иван Тринченко - Бремя памяти

Голод, тиф, мор.Войны: Германская и Гражданская, ополовинили мужское население деревень, а больше всего досталось самому детородному молодому поколению тех пагубных лет. Гражданская война вызвала жуткую разруху во власти, управлении, экономике, всей сложившейся социальной сфере, укладе жизни, быте.

Тяжесть разрухи усугублялась болезнями и голодом. Многие смертоносные болезни, такие как туберкулёз, испанка (грипп), оспа, тиф, сифилис носили характер эпидемий и буквально прореживали, а то и выкашивали целые посёлки, районы и области. Дедушка рассказывал, что в одну из тех военных зим, по приказу властей ему довелось свозить трупы тифозных из Поповки на станцию Россошь, где они десятками, а может быть и сотнями, лежали промороженными штабелями, а затем куда-то увозились.

Здравоохранения в то смутное время практически не существовало. Диагнозы были условными, на любую хворь, например, на дотоле неизвестный даже врачам грипп, наклеивался ярлык тифа. Не менее пагубной была чахотка – туберкулёз, коварство которой заключалось в том, что наибольшая доля смертности приходилась на молодых людей. Сифилис, в основном бытовой, сопровождал нужду, антисанитарию.

Я сам мальчишкой нередко встречал тогда людей среднего возраста с проваленными носами, которые перенесли сифилис (у одной тётки моего хуторского дружка на лице вместо кончика носа и ноздрей – зияла одна большая дырка). Лекарств от этой страшной болезни ещё не было. А оспа? Лица, изъеденные глубокими оспинами, также встречались довольно часто. Многих людей края скосили болезни.

Засушливое лето 1920-го года и сокращение посевов из-за недостатка рабочих рук в деревнях, в связи с мобилизациями трудоспособных мужиков в армии Гражданской войны, привели к дефициту продовольствия и не только в городах, но и в деревнях. Наиболее страшным был голод в зиму 1920–1921 г., когда неурожай усугубился жестоким изъятием зерна вооружёнными отрядами, которые должны были обеспечить план развёрстки в 11,5 млн пудов. У людей не осталось никаких запасов. Начался не просто голод, а настоящий мор. Народ вымирал целыми семьями, а то и деревнями. Картина была ужасная. Бабушка рассказывала, что она видела своими глазами, как ранней весной обессилившие люди села шли, а кто не мог то и ползли, на зеленя (так называются вышедшие из-под снега всходы озимых) и ели эту траву. Некоторые там и остались. По разным источникам голод унёс от 4 до 5 млн. жизней.

В страшную зиму другого голода 1932–1933 годов, вызванного неурожаем и преступным усердием российских и украинских республиканских и областных властей. (жертв было 2–4 млн человек.). Хлеб был выкачан насильственными продотрядами властей. Дедушка, рискуя расстрелом, как и в предыдущий голод, спас семью тем, что ему удалось прятать от изъятия два мешка зерна.

Многие отвоевавшие мужики, и мои дедушки Сергей и Иван в их числе, с окончанием гражданской войны надеялись, что новая власть выполнит, главное для них, обещание: «Землю крестьянам». Крестьяне, конечно, понятия не имели о национализации, а лозунги того бурного времени воспринимали буквально. Скорее всего, это можно объяснить тем, что основная масса крестьянства, а это тогда – 80% всего населения России, была не только политически, но и просто неграмотна. Страна жила практически без средств массовой информации, газеты до села почти не доходили, радио ещё не существовало.

Это было время митингов, время коротких всем понятных лозунгов, таких как: «Нет войне!», «Мир народам!», «Фабрики рабочим, Земля крестьянам!», «Долой фабрикантов и помещиков!», «Вся власть советам!», которыми ловко жонглировали партийные ораторы-пропагандисты. Существо аграрной политики наши крестьяне поняли, когда они после революции и гражданской войны остались на тех же наделах.

Вместе с тем молодая советская власть, скорее всего региональная или даже местная, после провозглашения НЭПа, где-то в 21 или 22 году принялась проводить земельную реформу, по сути, реанимировав столыпинскую. Что касается россошанских сёл, то конкретно для малоземельных крестьян, в ковыльной девственной степи на землях конного завода, принадлежащего до революции какому-то помещику, были нарезаны участки для нескольких хуторов, в том числе Субботин, где землю получил дед Сергей и Ясная Поляна – дед Иван.

Под хуторами понимались небольшие деревни, где усадьбы крестьян – единоличников (семейных фермеров) располагались бы недалеко от их земельных наделов и в то же время находились бы рядом с усадьбами других хуторян. Иными словами, чтобы не было территориальной разобщённости. Это соответствовало и русским национальным традициям.