Array Коллектив авторов - Бессмертный полк. Истории и рассказы

Тётя Броня – экономист-плановик. Кончила экономический факультет САГУ (Среднеазиатский Государственный Университет). Жила с сыном, которому было 9 лет. Её муж, Павел Григорьевич Останков, жил отдельно у своих родителей, так как был болен: открытая форма туберкулёза лёгких. Паска (лекарство от туберкулёза) тогда ещё не было. Боялись заразить сына. И он (дядя Павел) ушёл жить к своим старикам. А они удивительны. Мать – высокая, статная, громогласная казачка с Кубани. Нрав жуткий: только приказной тон, всё по команде, всегда всем недовольна, и только она знает, как надо. Когда Павел (старший сын) привёл однокурсницу – Брониславу Гинзбург как невесту, был страшный крик и полное неприятие. Но тут отец дяди Павла, бывший будённовец, всегда тихий и кроткий, взбунтовался и поддержал сына. Грозная бабка смирилась и невестку приняла. (У них был дом с садом на берегу Салара, быстрой и бурной реки.) Однако тётя Броня тоже была дамой с характером. Пожила немного у свекра и свекрови да и ушла, будучи уже хорошо беременной. И дядя Павел за ней. Молодой семье, комсомольцам, дали комнату. Родился сын. Но туберкулёз всё сломал. И дядя Павел ушёл к родителям. Умер он в 1945-м году.

А Ташкент всё принимал и принимал беженцев. И принял миллион. Всех уплотняли, вселяя эвакуированных. К Софье Михайловне вселили семью польских евреев, бежавших из Варшавы. Их было трое. В кухню вселили артиста ГОСЕТа (Государственного Еврейского Театра). Мы встретили его в штыки и пытались не пустить, вопя, что мы не можем жить без кухни. «Обойдётесь», – сказали жилищники. И обошлись. Стали готовить во дворе (или на балконе) на мангалах, так как керосина для примуса и керосинки просто не было.

Мангал – это жестяное ведро, в котором сбоку вырезалось окошечко, а внутрь вставлялось 2 решётки. На нижнюю сыпали или клали всё, что могло гореть: сучья карагача, хлопковые семена, кизяк… Кизяк – это высушенные экскременты животных (лошадей, ослов, верблюдов, ишаков, буйволов, быков). Был, конечно, и каменный уголь, но он был дорогой и для нас недоступный. Если удавалось где-нибудь подобрать (на железной дороге, например) или украсть (около больницы или какого-нибудь учреждения) несколько кусков каменного угля – это была большая удача. Так вот – на нижней решётке топливо, а на верхней – кастрюлька или сковородка с едой. Раздуть огонь в мангале – пытка. У меня несколько раз были обмороки от дыма, напряжения и голода, так как именно я, как старшая, должна была приготовить какую-нибудь еду на всех.

В Ташкенте я проучилась 4 года: 6-й, 7-й, 8-й и 9-й классы. Сначала в школе № 50, а с 1943-го – в школе № 44. Это после разделения школ на мужские и женские. Зачем это понадобилось в разгар войны, в 1943-м году, когда мужчин-учителей в школах реально не было – не понимаю до сих пор.

Но в 6-м и 7-м классах мы ещё учились вместе. Это 1941/1942 и 1942/1943 годы. Это школа на Хорезмской улице. Огромные классы по 40 человек. Среди учеников – новички из эвакуированных. Ребята из Москвы, Ленинграда, Киева выделялись начитанностью, хорошей грамотностью, развитой речью. Но стычек не помню. «Выковыренные» – так местные нас называли. О великий русский язык! Надо же так точно обозначить эвакуированных, действительно выковырнутых из своих родных мест шквалом войны! Из учителей 50-й школы запомнила только двоих: математика Ивана Ивановича Малиновского и Анну Григорьевну, которая вела русский язык и литературу. Иван Иванович объяснял так, что даже я, к математике не склонная, всё понимала и усваивала. А Анна Григорьевна обладала идеальным литературным языком и умела показывать красоту слова и образность жизни через книги. Она была одинока. Очень строга. Одета как классная дама в старых гимназиях: белая блузка, чёрная юбка до пола. Всегда прямая спина. Учила сидеть, стоять, ходить. Учила хорошим манерам, о коих мы имели самые смутные представления. И учила говорить, объясняя как строить фразу, что такое тональность речи, какова роль мимики, взгляда, пауз… Никогда больше я не встречала в школе такой работы литератора. Мы её обожали и спасли, когда в 1942/1943 годах она свалилась с дистрофией. В школе нам давали завтраки – 3 пончика с повидлом каждому. И часто мы ходили в школу из-за этих пончиков. Время было голодное, всё по карточкам. (Если сжать то, что называлось хлебом, текла зелёная жижа. На улицах «Ташкента – города хлебного» умирали бездомные и голодные. Но по праздникам вместо сахара давали сахарную свёклу. Мы её варили, резали на кусочки, пропускали через мясорубку и из этого фарша делали «пирожные», катая шарики в порошке какао, который получали по ленд-лизу из США). Так вот, узнав о болезни Анны Григорьевны, мы навестили её и ужаснулись, увидев, как она похудела и ослабела. И я предложила ребятам скинуться по 1-му пирожку, продавать их на Алайском базаре и покупать на эти деньги продукты.