Виктор Красильников - В неожиданном рейсе

– Смотрите, смотрите, Папанин! – восхищались помоложе.

Бывалые, тёртые обрывали:

– Потише, а то матюгнётся.

И точно, до дребезга стёкол раздалось:

– Валера-а! Ты?! Ё..!!!

К кому дерзость относилась, поменял курс. Сам из себя представительный, с запоминающимся лицом. Морской китель с особыми золотыми нашивками. Соображают: «Круче капитана». Поставивший всех на интерес – пухл, низковат. Добирал лишь былой значимостью, развинченными манерами. Обнялись, не пряча радости. Разница в летах, поболе чем за тридцать, некоторых удивила. А тем хоть бы хны.

– Помнишь Копачёво? Сорок второй? Ты шкет заморённый. А я поохотиться от присмотра Хозяина смотался.

– Иван Дмитриевич! Как же. Силёнок сапоги стащить не хватило. Ухитрился на рывок взять. Извиняюсь, вы упали.

– Всё. Бросаем мудиловку. Правим в ресторан!

Точь-в-точь Иван Папанин: неказист, груб, избирательно сердечен. Прятал свою неприкаянную одинокость. Боялся встреч с загубленными на том свете. Почему приблизил паренька, помогавшего в детском лагере? Мог бы Фрейд распутать. Мы проще попытаемся.

Путь к славе дался ему через великий грех. Ведь КрымЧК сварганили не для изюма. Занимались кромешной ликвидацией. Всех до кучи: с золотыми и серебряными погонами черноморцев, паладинов барона Врангеля и просто с господским обличьем, дамочек с детьми. С хорошо выраженными русскими чертами – туда же.

Троцкий (Бронштейн) аж взвизгивал: «… наши юноши в кожаных куртках – сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы – о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть! С каким наслаждением уничтожают русскую интеллигенцию – офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, агрономов, академиков, писателей!»

В пору тогда Ивану сочувствие выразить. Это ж надо к таким юношам прибиться?! В предпочтении было – массово топить. Благо море рядом. Ну, ещё закапывать живьём. Расстреливать не любили. Но не гнать же далёко раненых, оставленных под честное слово в госпиталях…

Что после такого остаётся в душе? Гадать не будем. И про отношения с неистовой красной ведьмой Самуиловной [1] Розалия Самуиловна Залкинд (Землячка). , главной распорядительницей крымского ада по-большевистски.

Проверенный партией зашкаливающим изуверством, седлал должности одна другой краше. Наконец, полярный начальник из него получился. Точней сказать, назначили для отмывки рук. На всю страну прогремел с экспедиционной льдины. Война вообще вознесла до уполномоченного ГКО [2] ГКО – Государственный Комитет Обороны. на Севере. Военные и продовольственные грузы от союзников контролировали двое: он да Сталин. Различие в местах. Тот в Архангельске. Великий горец – из Кремля.

При отсутствии судов в порту выезжал Иван Дмитриевич баловаться дорогим ружьишком. (Вестимо, с привязкой к телефонной линии). Раз по деревне идёт, гордясь парой рябчиков. Навстречу подросток на лошадёнке, впряженной в телегу. Почти поравнялись. Хлёсткое, властное:

– Стой! Чей будешь?

Выслушал и скомандовал:

– Чаль клячу. С буржуйскими прикусками чайком забалуемся.

Упомянутое падение с лавки не смутило живую советскую легенду. Напротив, балагурности добавило. За тотчас поданным самоваром потягивают третью чашку. Изо всей арктической героики – про уборные дела в кастрюле. Повелел податься в моряки. Даже привстал, распаляясь.

– Знал бы ты, Валерка, какой в этом шик! Для души и для взоров! Чисто по-одесски впопад. Личико твоё, гляжу, флотско-княжеское. Уж я-то ваших перевидал. По сю пору в глазах стоят. Чувствую – не избавиться. Доконают меня контрики бледные.

Отпуская, взял слово приходить без церемоний. Попенял, что мало скушал угощения. Привычно диалектическую причину извлёк:

– По породе манеришь, не иначе. Поди, и на скрипке пиликаешь?

– Да. Играю немного.

– Эх, не по-нашему-то!

В хрустящей обёртке толстую плитку шоколада протянул.

– Снеси своей мамане, явной дворянихе. Бывай, браток Валера.

Охранник-особист, секущий всякий момент, дёрнул отроку башкой. Сам же Иван Дмитриевич почувствовал ком у горла. Кольнули неподобающие большевику мысли: «Сколько подобных мальчиков из-за меня не родилось? Кто послужит, как сумели бы те? На что купился я, гад?!»

Ничуть человек Сталина не ошибся. Поименованная грубовато, действительно урождённая Серафима Шиповальникова. В замужестве – Коковина. Детсад её на «третьем» лучший в городе. Не раскрадываемое кормление, вышколенность воспитательниц и нянечек. Кабинет опрятен, деловит. В документах, накладных порядок. На стене портрет кого надо. Проверяющим не в догадку сунуть за него нос. Сокрытая икона Божьей Матери больше всего бы их поразила.