Томаш Масарик - Мировая революция. Воспоминания

Из Венеции, с остановкой во Флоренции, я отправился в Рим, куда и прибыл 22 декабря. Вспомнилось мне мое первое путешествие в Италию в 1876 г.; тогда я осматривал каждый более или менее значительный город северной и средней Италии – как на меня тогда действовали многочисленные надписи, говорящие о тирании Австрии! Тогда я жил Возрождением, Италия была для меня школой и музеем искусств; позднее в Италии я жил античным миром, хотя мог продумать и прочувствовать и христианство. Итальянское Возрождение прельщало меня странной смесью христианства и античности, несмотря на то, что этот синтез начался, собственно, с основания церкви. Христианство было против античного мира, но волей-неволей не только сохранило, но и закончило его; каждый раз я снова убеждаюсь, что Август был, собственно говоря, первым папой. Посмотрите на главу Януса – Фомы Аквинского – Аристотеля! Принятию римского права, о котором так часто говорят, предшествовало принятие античного мышления и культуры. Этот особый переход Рима в католицизм в Италии можно легко проследить в изобразительных искусствах, особенно в архитектуре (Пантеон!), и он действовал на меня сильнее, чем современные теологи, доказывающие этот синтез или синкретизм на основании литературных памятников.

А сам католицизм, церковь и папство, это великолепное продолжение и завершение Римской Империи, есть дело рук не только Рима, но и его продолжателей итальянцев. Католичество есть дело романского духа; ведь и иезуитизм, основа неокатоличества, пришел из Испании. В Италии были люди удивительной духовной и религиозной силы и вне рамок церкви – Святой Франциск Ассизский, Савонарола, Джордано Бруно, Галилей.

Но поэтому интересна и современная Италия. Из новейших мыслителей привлекал меня гениальный Вико, его философия общества и истории, его психологический разбор общественных сил и их влияния, его проникновение в дух римского права и всей культуры. Вот снова постоянный синтез католичества и античного мира, ибо Вико был священником и при том философом истории, первым современным социологом. Католицизм своей долголетней церковной традицией вел неизбежно к философии истории – до Вико был Боссюэ и иные.

Итальянское «risorgimento» (восстановление) уже по своему названию и по времени близко к нашему возрождению; с политической точки зрения оно должно нам быть симпатичным, как национальное освобождение и единение. Здесь снова возникает важная проблема государства и церкви; целый ряд выдающихся мыслителей новой Италии ломали себе голову над судьбой и задачей папства в единении Италии. Меня занимали в этом вопросе Розмини и Джоберти, оба священники и сильные мыслители; они были интереснее итальянских кантианцев и гегельянцев. Также противник двух предшествующих – Мамиани, очень интересен в том, как он приспосабливается к обоим; у всех трех чувствуется итальянское сердце и интерес к вопросам Италии после французской революции. Единение в конце концов было направлено против папы. 1870 год памятен для Италии, да и не только для нее: в июле собор провозгласил новый догмат – непогрешимость папы, а через несколько недель итальянское войско заняло папскую территорию, плебисцит 153 000 голосов высказался за присоединение папского государства к Италии, лишь 1507 голосов было за старый порядок. Ради сохранения папского государства католические страны не пошевельнули и пальцем – таков был конец светского владычества церкви и главы теократии. Возобновление схоластики и изучение Фомы Аквинского Львом XIII не смогут спасти средние века. Естественно и логически я связывал мои надежды на падение Тройственного союза с этим мировым событием.

Вовсе не случайность, что новейшая философия в Италии усиленно изучает социологию и всевозможные общественные явления. Кроме философии истории, имеющей богатую и долголетнюю традицию, содержанием нового итальянского мышления является затруднительный вопрос о народонаселении, ведущий к колонизационной политике, вопросы об индустриализации севера, о культурном пробуждении в центре и на юге, о подлинном практическом единении Италии, а в связи с ним и о все возрастающем национальном и политическом самосознании.

В Италии проблема революции представала предо мною в различных формах, особенно же в виде политических покушений и тайных обществ; Маццини и его философия – вот живой источник для размышлений о революции.

Новой итальянской литературой я стал заниматься довольно несистематически, начиная с Леопарди из-за его пессимизма, который занимал меня с самой юности, как проблема современности. От него к Маццони уже недалеко, несмотря на то, что последний проповедовал христианство (Манцони был приверженцем Розмини) – оба ведь романтики и родоначальники новых направлений в итальянской поэзии. Затем я перескочил к д 'Аннунцио, на котором выяснял декадентство и его отношение к католицизму. Может показаться непонятным, почему от д'Аннунцио я вернулся к Кардуччи, но между ними органическое единство – святотатственный «Гимн Сатане» Кардуччи делает его естественной частью того, что называется декадентством. Я буду об этом говорить подробнее в главе о Франции. Мне еще хочется только добавить, что политические выступления д’Аннунцио очень подходят к тщетным попыткам заполнения его декадентской духовной пустоты. Переход романтизма в веризм [1] Итальянская разновидность литературного натурализма. , а потом наиновейшие футуристы и подобные бунтари характеризуют духовный кризис не только новой Италии, но и всей Европы. В Италии, так же как и в иных местах, против литературной анархии выступают литературные врачи, советующие возвращение, один к Данте, другой к Леопарди и т. д. – по всей вероятности, врачи подвержены тому же головокружению, что и пациенты.