Александр Ласкин - Петербургские тени

ЗТ:Вот папа и «остранял». Приходит с какого-то заседания, а мама его спрашивает: «Что было?» – «Да ничего не было.» – «Столько часов сидели и ничего не было?» – «Ну очередную форточку разбил Шкловский»… И еще. После войны Роман Якобсон спрашивает папу в письме: «Почему ты ничего не пишешь о том, что делают русские формалисты?» – «Если ты хочешь знать, что делают русские формалисты, читай газету «Культура и жизнь». Через некоторое время письмо вернулось с наклейкой: «Газета «Культура и жизнь» за границу не поступает»…

АЛ:Это очень похоже на одну историю, которую я слышал от Екатерины Константиновны Лифшиц, вдовы Бенедикта Лифшица. Как-то Хармс у себя в комнате вместо люстры повесил что-то невообразимое. Помесь велосипедного колеса, керосинки, еще каких-то железных деталей. Буквально на следующий день явились люди с проверкой. Как видно, Борис Викторович тоже догадывался о том, что реакция на его фразу непременно последует.

ЗТ:Возможно, потому, что папа сам умел шутить, он так ценил чужие шутки и розыгрыши. С удовольствием рассказывал о том, как Блоку, Щеголеву и Алексею Николаевичу Толстому поручили редактировать записи допросов Временного правительства. Блок отнесся к этому основательно, а Толстой и Щеголев не очень. Люди они были веселые и, обрабатывая архивные материалы, сочинили дневник Вырубовой… Текст опубликовали как настоящий дневник фрейлины. Папа со Щеголевым не просто дружил, он его обожал. Эту историю он, скорее всего, знал от него.

АЛ:Поговорим о роли игры в жизни людей поколения ваших родителей. Все вокруг них было крайне серьезно, а они, напротив, шутливы. Таким образом серьезность снижалась.

ЗТ:Многие прикрывались масками чудаков. И Борис Викторович тоже. Всякий момент своей жизни он умудрялся как-то по-особому повернуть. Вот он во время экзамена. После войны в институте было холодно, экзамены разрешали принимать дома. Папа посадил студентов в кабинете, а сам ушел на кухню. Мама возмущается, а он говорит: «Пятерку ставлю тому, кто найдет книжку, в которой есть ответ». А на полках – все словари, Брокгауз, но надо же знать куда ткнуться… Вообще, он очень любил экзамены, ведь иногда студенты говорят вещи поистине удивительные. Например, папа спрашивает: «Кто такой Вольтер?», а студентка отвечает: «Бог любви». Борис Викторович улыбается: «Вольтер был бы польщен». Или просит студента назвать сказку в прозе Лермонтова, тот мнется, потом произносит – вместо «Ашик-Кериб» – «Ошибки рыб». «Интересно, – говорит папа, – что это за ошибки были у рыб?»

О революционных событиях Борис Викторович тоже говорил насмешливо. Вот история о том, как в Царском поставили монумент Карлу Марксу. Бессмертный рассказ! Потребовался памятник великому основоположнику. Как же без него? Оказалось, памятник уже существует, остается только его водрузить. Сам Луначарский приказал все организовать. Торжественная церемония, куча приглашенных, оркестр… Снимают белое покрывало. Все видят голову Вакха, которую незадолго перед этим нашли в Царскосельском пруду. Действительно, вылитый Маркс, но с рожками. Открыли памятник, а через некоторое время тихо закрыли.

Это был такой стиль. Вовочка. Наденька. Ленина называл Лукичом. Говорил, что Лукич, как все жестокие люди, отличался сентиментальностью, а потому Наденька на сон грядущий читала ему «Сверчка на печи»… Папа любил всех показывать. Мог и Сталина изобразить, но все же это было ему не так интересно. Очень уж жестоко все, что связано с этим человеком… Замечательная была история об электропоезде. Ленин связывал с этим поездом особые надежды. Сделали его так. Со всех подлодок сняли аккумуляторы и поместили на платформы. Поезд почти целиком состоял из аккумуляторов, а потому вагон был только один. На эту тему в газетах подняли шум. Каждый день сообщалось, что электропоезд дошел до такой станции… до такой… Но затем поезд сдох… Как человека, имевшего техническое образование, папу это очень смешило.

АЛ:Техническое?

ЗТ:Борис Викторович с восьмого по двенадцатый год учился в Бельгии на физико-математическом факультете Льежского университета. После отправился в Париж и два года занимался на математическом отделении Сорбонны. Что, правда, не мешало ему увлекаться гуманитарными предметами. Страшно интересовался Толстым, познакомился с Чертковым и чуть не стал толстовцем. С этим связан один из самых любимых его рассказов…