Александр Ласкин: Петербургские тени

АЛ:Крым – это отдельный сюжет вашего детства. Как я понимаю, с дачной жизнью для Томашевских многое связано…

ЗТ:Первый раз мы приехали в Коктебель в тридцатом году. Снимали домик вместе с Андреем Белым. Мы, дети, Белого очень полюбили еще по Ленинграду. Когда мы жили у Князь-Владимирского собора, он у нас всегда останавливался. Прежде он всегда жил у Иванова-Разумника в Царском, а когда Разумника арестовали, то у нас.

Белый с женой были такие тихие и белые. Всегда в светлых льняных одеждах и панамках. И волосы седые. А глаза синие-синие, как коктебельский залив. Белый собирал камешки. Причем его интересовали не какие-нибудь сердолики, как всех. Камни могли быть непримечательные, – почти что кирпич, – но с замысловатыми черными прожилками. Находил он их под Карадагом и называл «полинезийцами». Мыл, обмазывал маслом, раскладывал на балконе. Придумывал разные замечательные истории. Что-то вроде романов Купера. В них камни представали живыми людьми наподобие индейцев или тех же полинезийцев. Все это рассказывал не столько нам, сколько себе, а мы с братом при этом только присутствовали. Слушали его, открыв рот.

Часто к любимому нами Белому приходил в гости человек, который нам очень не нравился. Говорил он раздраженно и громко, был всегда чем-то недоволен, все время с Белым спорил, читал стихи визгливым голосом. Мы в эти часы старались сбежать. Однажды папа сказал: «Дурачки вы маленькие. Потом вырастете и будете всем говорить, что жили в одном доме с великим русским поэтом Андреем Белым, а к нему приходил великий русский поэт Мандельштам».

АЛ:А Вы не ощущали себя человеком, который знает что-то такое, что другим знать не дано?

ЗТ:Я не была такой уж умной. К тому же многого просто не понимала. Переезд на канал Грибоедова, 9 в тридцать четвертом году – это, можно сказать, конец детства.

АЛ:Для кого-то детство кончается значительно позже.

ЗТ:Дальше было разумное детство. Я уже что-то любила, что-то не любила, чем-то интересовалась, что-то понимала или не понимала… Нашими соседями стали Шварц, Житков, Кибрик, Корнилов, Зощенко. В какие-то дни двери просто не закрывались. При этом не то чтобы кто-то с кем-то особенно дружил. Настоящая дружба была, пожалуй, только с Соколовым-Микитовым. Ну, еще со Шварцем. В доме жили и совсем другие люди. Лесючевский, который знаменит тем, что посадил Заболоцкого и Корнилова.

АЛ:Когда вы поняли, что есть разница между Лесючевским и Шварцем?

ЗТ:Это очень просто. Родители строго-настрого нам сказали, к кому можно, а кому нельзя ходить. С Лесючевским просто никто не здоровался.

АЛ:События окружающей жизни вам объясняли родители… А как вы догадались, что Ахматова – великая поэтесса? Или Тынянов – замечательный писатель? Ведь в школе об этом не было речи?

ЗТ:Это тоже благодаря родителям. Папа был авторитет непреложный. Если он что-то сказал, значит так оно и есть.

АЛ:А если учительница что-то сказала…

ЗТ:Тут доверия полного не было. Приходя домой, я пересказывала кое-что папе, и по его реакции пыталась понять, насколько это так.

История культуры – бесконечное понятие, но рядом с моей собеседницей оно обретает объем и фактуру.

Зоя Борисовна сама попыталась найти этому определение. Тетрадка, куда она вписывает самые необходимые для себя мысли, начинается цитатой из набоковского «Пнина»: «Он замышлял написать Petite Histoire русской культуры, где собрание русских курьезов, обычаев, литературных анекдотов и так далее было бы представлено таким образом, чтобы в нем отразилась в миниатюре La Grande Histoire – Великая взаимосвязь событий».

Можно было привести не слова Набокова, а виды Царскосельского парка. Это, в принципе, о том же. Пространство небольшое, а столько всего вместило в себя.

Лучше всего рассматривать парк с вертолета. Тогда-то станет очевидно его родство с географической картой.

Представляете? Территории очерчены извилистой линией, а города и страны обозначены рисунками.

К примеру, Стамбул – баня, Антверпен – круглый дом-башня, Рим – сине-белый павильон, Каир – аккуратная, маленькая пирамидка…

Китайская деревня демонстративно вынесена за ограду. Почему? Потому, что другая цивилизация. Даже Египет создателю этого места виделся не таким чужим.

Можно и не виды вспомнить, а пушкинское: «Отечество нам Царское Село». Эту короткую формулу буквально переполняют несоответствия.