Андрей Андреев - Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова

Стремление к уединению, поиск «блаженного одиночества» (по-немецки «seliger Einsamkeit», как в 1915–1916 гг. предпочитает писать Вавилов) – одно из самых частых – наряду с мечтами о науке – состояний Вавилова, фиксируемых им в дневниках 1909–1916 гг. Во многом это объясняется спецификой армейской службы: Вавилов вынужден постоянно находиться среди чужих ему людей – «За день изредка выдаются минуты, когда остаюсь один, в тишине, эти минуты считаю блаженными. Но они так коротки и их так мало. Одинок изредка на улице…» (6 марта 1915), «…ни минуты блаженного покоя» (23 ноября 1915) – таких записей очень много. Однако дело не только в специфике армейской обстановки. Во-первых, схожие записи Вавилов делал и до армии, в школьные и в студенческие годы (пусть и реже, и обычно в оправдание своего безделья: мол, мешают работать, «исчезает „мудрое одиночество“» – 16 февраля 1911 г.), тяга к уединению была присуща ему уже тогда: «…приятно бы полежать неделю в больнице…» (20 февраля 1914). А во-вторых – тут можно вспомнить воображаемую желанную келью-лабораторию, – такое стремление к уединению было вызвано отнюдь не бытовыми причинами. Оно отражает важную общую особенность мировоззрения Вавилова. 22 апреля 1910 г. он делает замечательную запись: «Читал сегодня шлиссельбургские письма Морозова и, ей Богу, позавидовал его участи. Оно, конечно, на 25 лет, это уже слишком, нет, а так годика 3–4 быть заключенным, для меня было бы прямо счастьем. ‹…› Да, ей Богу, мне страстно хотелось бы быть заключенным или, вернее, отъединенным» . 8 ноября 1914 г. похожая запись, более лаконичная: «Пойду в монахи и буду мечтать» . Об этой особенности мировоззрения – индивидуализме, философской сфокусированности Вавилова на собственном «я» – подробно речь еще пойдет позже. Пока же, чуть забегая вперед, можно привести запись, показывающую, что сам Вавилов понимает эту свою особенность – во всей ее сложности и противоречивости. «Самое сладкое и самое ужасное в жизни – Einsamkeit. В эти дни, часы и минуты человек себе хозяин и творец своей жизни. Все чужое, подневольное простительно, но если Einsamkeit стала скукой – это преступление. Перед кем? Бог знает. Но на душе тягость страшная. Если не вынесешь Einsamkeit, тогда беги, хватайся за первую зацепку, чтобы тебя закрутило, завертело, чтобы ты себя забыл. Но если Einsamkeit – творчество, тогда это достигнутое счастье, и единственное счастье на земле» (13 июня 1916).

Желания Вавилова относительно его места в социуметакже противоречивы. Презрение к обществу или показное безразличие чередуется с обидами на него. «Хочу я быть профессором, но и то вовсе ни для развития наук, ни для собственной славы, ни для просвещения юных умов. Так, одно возможное слово – так. Как? не знаю сам» (23 сентября 1909). «…как я желал бы сделаться определенным лицом на мирской ярмарке, все равно кем, только бы не сумасшедшим» (12 декабря 1911). «Говорю прямо, я хочу быть eigenartig [11] Своеобразный, особенный ( нем. ). , да не только хочу, а просто другого исхода не вижу; по временам затертый в среде засаленных пятаков чувствую себя ужасно» (21 октября 1911). «Почувствовать себя человеком среди людей и в пафосе кричать: // Vivat academia // Vivant professore [12] Да здравствует университет, / Да здравствуют профессора ( лат. ). // так непонятно мне иногда. Но сегодня этот пафос у меня есть, и я с радостью сливаюсь с общим хором и кричу: „Gaudeamus“» (12 января 1912). «Весь ужас в одиночестве. Или, опять не так, если бы одиночества этого не было бы, не было бы и человека, а была бы просто пространственно-временная частица общей машины. Ведь к чему стремишься? 1) Быть со всеми, 2) быть первым. Все вещи неприятные» (26 декабря 1912). «…я ничего не хочу, никем быть не желаю, я желаю счастья, воли и покоя. Сбросить все третье – вот задача на этот год. Сбросить все лишнее – усложняющее, упростить жизнь, сделать ее целой и красивой – вот и все. ‹…› Простота, ясность, равнодушие, воля и покой. И пусть год будет самоценным – не для других, а для себя. Пусть каждый день будет как последний. ‹…› Улучшить самого себя – остальное приложится» (1 января 1913).

На примере смены желаний и мечтаний Вавилова относительно окружающих людей можно впервые заметить то, на что еще не раз придется обращать внимание: Вавилов постоянно противоречит сам себе. Описанный выше гимн «блаженному одиночеству» никак не вяжется с его мечтой наконец найти друга: «Не появляется „истинного друга“, моей заветной мечты» (16 февраля 1911), «Мое самое заветное желание найти „alter ego“» (2 августа 1913). Призывая себя «плюнуть на искусство», в другой раз он пишет: «Ай-ай, как хорошо будет после войны и службы заняться Пьеро, Греко и прочей ерундой» (29 сентября 1914).