Мариэль Стрелинская: Я ходила в детский сад

Второй пилот, медленно, как снежный барс, поворачивается. Вытягивает мягкую лапу и берет с подноса на моих руках свою чашку. Поднимает кошачьи глаза, прищуривает их.

– Вон, Маринке, гляди как домой надо. Ждут ее там видно… А?… Значит, раздует.

Киваю в ответ. Я раздую. Мне сейчас ветром стать и развеять этот ваш "Пулково" – как два пальца об асфальт.

– Ребятки… мальчики, – мурлычу пилотам, – давайте полетим уже, а? Мы тут третий час сидим. Что там надо, чтобы выпустили? Ветер? Ураган? Смерч? Я могу, не вопросы… Пальцем лишь ткните – куда дуть.

– Будешь дуть? – ржут.

– Буду! Мы всем экипажем, вчетвером с девчонками как побежим и…

– На ваших-то каблучонках?!..

– Да пофигу, Жень! Побежим! Как антилопы гну на водопой. По этой, мать ее вашу, полосе… И дунем – куда скажете. Хоть в левое крыло… Хоть в правое. Хоть в зад… Спать охота… Полетели-а?

Ржут, аж трясутся. Кофе в их чашках подпрыгивает, булькает вулканом, сейчас вскипит.

Домой… Будь сила моей мысли чуть мощнее этой сизой мути, притянула бы солнце поближе, поярче, и прогрела землю насквозь, аж до Австралии, до самых до пингвинов. Тогда туман бы выпустил нас. И полетели мы легкой птицей – вжух!

– Глянь, глянь! – лыбится второй. – Размечталась как! Глазища какие сразу…

Ставит пустую чашку обратно на поднос.

– Слушай, а может, лучше посидим еще здесь, Дим?… Гостиницу нам выбьешь нормальную. Поспим – полежим… и это-там, домой? Завтра, спокойненько, без суеты…

Но смотрит почему-то не на командира, а на меня. Командир же уперся взглядом в густую вату за стеклом и усмехается. По ходу, полетим все же. Ждут его, чую. Ждут, как и меня. Потеплело на душе. Прогрелась земля. Свой командир-то!

Разворачиваюсь на каблуках – каблучонках и выхожу из кабины. Плечи вверх – вдох. Плечи вниз – выдох.

Как же устала. Одно и то же. Из рейса в рейс.

За годы полетов исходила все тропы, все трассы. Сейчас дадут отмашку и придут уставшие от ожидания люди. Будут яростно толкаться на трапе. Стоять в проходе, медленно выискивая для каждой газетки и кофточки место на полке. А те, кто за ними, будут громко сопеть в спину передним.

Мы будем им солнечно улыбаться. А они… Растерзают своим гневом нашу белоснежную самолетку. Таков сюжет этой простой драмы.

– Везут! По местам! Пилотки надели… улыбаемся, машем!

И чуть тише, но чтоб в самое нутро, в пупок:

– Девчонки… давайте отработаем гладко. Дом близко… Без косяков, да?

У меня в микрофоне голос медный. За таким голосом мертвые встанут и пойдут, размахивая саваном, куда скажу.

Роль старшего бортпроводника выбрана не мной – за меня. Люблю просто летать и быть обычной стюардессой. Я не люблю давать указания, не люблю свой пробирающий до костей голос, от которого даже у моего кота шерсть дыбом.

Но крепко сижу на системе взлетов и особенно-посадок, как наркоман со стажем. Так что, играем в этом театре честно, согласно выданным ролям.

Пилотку – пониже на лоб. Губы поярче – красным. Погнали.

Штурм неизбежен. И сладостен, ее-а! Он означает вожделенную близость конца. И сладкую смерть – в полете над любимой кроватью.

Если долетим…

Пассажиры с трапа врываются в меня, в нутро самолетки, в моих бедных девчонок и этих мальчишек в пилотской кабине. Разносят, распахивают, тычут навстречу нашим улыбкам свои оскаленные посадочные талоны.

– Эй, эй! Девушка! Куда мне сумку – то ложить?

– Пиджак заберете? Или мне самому его вешать?

– Милочка, чудесная помада, знаете ли… Как зовут нашего командира? Дмитрий? Не Димочка ли Шевцов? помню вот…

– Какая классная погода, правда же? (Нет, блин! Это Питер! Идите уже!).

– Мне что, так и стоять тут с ребенком, в проходе?

Женщина, уставшая, нервная. Ребенок плачет, напившись ее усталостью, люди пихают их безжалостно…

Смотрю на нее, на ребенка. Будь я Иисусом, сама бы как запрыгнула сейчас на крест, как отвиселась бы там, в надежде на скорый исход. Тело мое, после вынужденной посадки не в том аэропорту, после ожидания в нем летной погоды, изнывает от усталости. Ноги в служебных иезуитских туфлях истекают кровью, хоть мы еще даже не взлетели… Но я не могу, не имею права на крест, не сейчас, увы. Я нужна здесь. Ногами и руками. На земле и в небе. Что бы это ни значило…

– Ку-ку, эй!? Зависли? Ну и сервис! Все люди как люди, летают себе! А мы? Вы?…

Она смотрит на меня.

– Давайте подержу его, пока вы все уложите? Устал, малыш? – протягиваю руки.

Она цепляется за меня взглядом, как за последнюю соломинку, потом кивает, сует мне дитя-кулек в руки. Кулек вдруг умолкает, улыбается, моргает небесными глазами и в салоне становится светлее. Выдыхаю. Теперь точно долетим. Куда ж мы денемся? Такой важный кулек обязаны доставить куда следует. Его где-то очень ждут. Усадили всех, утыркались, иду в кабину с докладом: готовы.