Борис Корнилов - Все адмиралы были троечниками 2

То ли дело форма моряков – хоть у офицеров, хоть у матросов. Черная, с золотыми нашивками, красивая в своей строгости. В кино, а только там он ее и видел, она сидела на офицерах безупречно. Да и сами офицеры все как на подбор – стройные красавцы с правильными чертами лица. Разве мог сравниться с блестящим мичманом Паниным (из одноименного фильма) какой-нибудь толстый начальник полустанка, дающий сигнал отправления чумазому паровозу.

А чего стоили слова «линкор» и «эсминец», «узлы» и «мили» , всякие «грот-мачты» и «румбы» ! Они звучали как голоса сирен, влекущих Одиссея. Слова «рельсы» и «шпалы» оставляли равнодушным и никуда не манили. Как ни крути, но круг сужался до профессии «морской офицер».

Время поджимало, и писатель начинал чувствовать себя зверем, загоняемым в угол. Образ жирной двойки, написанной красными чернилами, напоминающими запекшуюся кровь, становился все реальней. Ему представлялось лицо учительницы литературы, выводившей твердой, не знавшей сомнений рукой страшную оценку. Такое лицо наверняка было у судьи инквизиции, когда он подписывал приговор: «Сжечь на костре!» Колючий взгляд, губы, сжатые в садистскую улыбку и контрастирующее с ними мечтательное выражение наводили животный страх на обреченных жертв.

За двойкой должно было последовать убийство матерью непутевого сына. Не посохом, как Иван Грозный, а морально. У нее это получалось больно и долго. Этому ее научили в Педагогическом институте, который она заочно окончила не так давно.

В отличие от инквизиторов или опричников она не получала удовольствия от душевных мучений жертвы. Наоборот, на ее лице читалась горечь отчаяния и разочарования в единственном сыне, из которого, скорее всего, вырастет балбес. Она столько сил и нервов отдавала его воспитанию, а все оказывалось зря. Зерна падали в неблагодарную почву.

Однажды он довел мать до того, что она совершила антипедагогический и негуманный поступок, о котором потом не любила вспоминать. Она выгнала его из дома. И это, несмотря на позднее время и холодный ноябрь.

Ради ее оправдания стоит сказать, что не столько выгнала, сколько пугала. А ради его реабилитации надо заметить, что основным виновником случившегося являлся сосед Колька Мелехов (который сейчас несерьезно орал во дворе).

В то утро ничто не предвещало драматической развязки. Он честно делал уроки, собираясь идти в школу во вторую смену. Но тут пришел Колька и предложил осуществить запуск ракеты с космодрома Байконур. Не надо забывать, что на дворе был 1965 год – начало эры космонавтики.

Установив на стартовой площадке, роль которой с готовностью исполнил письменный стол, «ракету» (сгоревшую радиолампу), они подожгли старую расческу из целлулоида, известного способностью давать много дыма при горении.

Когда двигатель «заработал», Колька, дурачась, с криком «Ложись!» , придавил своего коллегу-конструктора к полу. Пока они, хохоча, барахтались на полу, дым прекратился. Но загоревшийся пластилин (кто мог это ожидать от него) капнул на стол, который тоже включился в игру и начал весело гореть…

До пожара дело не дошло, но обуглившееся пятно на поверхности стола долго служило для ракетчика-поджигателя немым укором, а его матери – поводом для воспитательных акций.

Масла в огонь подлило то, что на запах дыма заглянула соседка по площадке Клавдия Семеновна. Вникнув в обстановку, она быстро восстановила статус-кво, выгнав Кольку домой и усадив писателя за стол делать уроки.

Как оказалось позже, Клавдия Семеновна по совместительству являлась сексотом (секретным сотрудником), работавшим на мать. Она постоянно сливала ей информацию о внешкольной деятельности объекта, проходившего у них под кличкой «Он» .

Пользуясь выгодным расположением своей квартиры, обладая завидным слухом, она могла как бы невзначай зайти и с невинным видом что-нибудь спросить. При этом ее глаза смотрели не на объект, а внимательно ощупывали все вокруг.

Помимо всего, она неплохо владела дедуктивным методом, умело применявшимся самим Шерлоком Холмсом. Как-то, в очередной раз заподозрив неладное, она нагрянула с внезапной проверкой под выдуманным предлогом. Кристально чистые глаза объекта, хлопавшие по-детски пушистыми ресницами, ее не обманули, а собственный взгляд упал на пару обуви, стоявшую при входе. Эти ботинки не могли принадлежать ни объекту, ни его матери.

Ей хватило двух секунд для анализа увиденного, после чего она громко объявила: «Вова, выходи!» Эффект превзошел ожидание, на ее приказ из соседней комнаты покорно вышел не только Вовка (это были его ботинки, он жил в другом подъезде), но и Колька, пришедший в домашних тапочках.