Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

Положение мое было неважным: в кармане лежали малый бельгийский браунинг и секретный документ. Повод для ареста достаточный. А отступать было поздно и некуда. Тогда я принял решение. Быстро, не останавливаясь, прошел через цепь полицейских, вошел в особняк и направился не наверх, а в подвальное помещение и, пробегая мимо уборщицы, которая меня знала хорошо (фамилию забыл), крикнул, чтобы она ругала меня как угодно, лишь показать, что я здесь чужой. Полицейские уже бежали следом. Я мог, конечно, проглотить шелк, но важно было его сохранить. Уборщица поняла и, догоняя меня в подвальном коридоре, громко обзывала всяческими словами. Наконец, пришлось остановиться. Изобразив недоумение на лице, я повернулся к уборщице и стал кричать, что привлеку ее к суду за оскорбление.

Надо оказать, что там же, в Модягоу, на той же улице, почти рядом с Представительством, был другой такой же особняк, в подвале которого был склад мануфактуры. Там я получал как-то партию купленной нами сарпинки. Я учел это обстоятельство и кричал в присутствии полицейских на уборщицу, что нельзя оскорблять человека только за то, что он по ошибке попал в чужое помещение. Документы торгового агента у меня были в порядке. Поэтому проверка их офицером только подтвердила недоразумение.

Не обращая внимания на полицейских и продолжая громко пререкаться с уборщицей, я вышел из подвала, прошел сквозь полицейскую цепь и оказался за воротами. Не оглядываясь, направился к мануфактурному складу и, лишь когда подошел к нему, обернулся. К удивлению, никакого «хвоста» за мной не было. Облаву сняли в тот же день, и документ был доставлен Э. Озорнину.

В начале апреля 1922 года я получил от облревкома из Владивостока следующую телеграмму:

«Харбин Центросоюз Михайлову немедленно приезжай Павел»

Я поспешил закончить дела, не терпящие отлагательства. Тут неожиданно заявился ко мне хорошо знакомый мне по Владивостоку техник-строитель Калмыков Михаил Александрович. Это был довольно странный для своего времени молодой человек, лет 25. Прежде всего, он имел какое-то особое уважение к людям «положительным», таким, к примеру, кто строил дом в городе или дачу за городом. Он любил театр, одевался чисто и весьма строго следил за своим единственным костюмом. Для этого не жалел трудов, щетки и бензина.

С правильными чертами лица, хорошо сложенный, он производил приятное впечатление. Любил он рассуждать на любые темы, кроме политики. Здесь он был полный профан. Жизнь вокруг него буквально бурлила, а он ко всему был совершенно безразличен. Был он знаком с эсерами, но эсерам не стал, имел знакомых среди белого офицерства, но не разделял безыдейных взглядов белых; близко был знаком со мною, но был очень далек от большевизма. Но была у него одна бесспорно хорошая черта: был честен, не способен на подлость.

— Каким образом в Харбине? — спрашиваю его, не скрывая своего крайнего удивления.

— Убежал от меркуловской мобилизации, — ответил он, улыбаясь. И тут же добавил: — Устрой мне поездку в ДВР.

В тот же день мы поехали к особоуполномоченному ДВР в Харбине, Эсперу Озорнину, где Калмыков получил паспорт Дальневосточной республики, а я снабдил его деньгами.

Паспорта Калмыкова (русский и китайский), а также все его справки, удостоверения и рекомендации с прежних мест работ я попросил дать мне. Надо сказать, что все личные документы Калмыкова представляли ценную находку для подпольщика. Это были подлинные документы, выданные Калмыкову разными уральскими предприятиями, в частности Лысьвенским заводом, где он, очевидно, ранее работал.

Я простился с Калмыковым, сердечно пожелав ему благополучной дороги.

Обстановка во Владивостоке мне была ясна. Я знал, что перспектива попасть там в лапы охранки мне грозила всюду. Не мешало бы документы Калмыкова подкрепить более солидным документом. Я часто встречался тогда с представителями Русско-Азиатской компании. В этой компании ничего русского, конечно, не было. Это была, без подделки, типично немецкая фирма. Переводчиком у них работал некто Хорошев, Иосиф Маркович, настоящий харбинец. Решил использовать его и, в пределах допустимой откровенности, рассказал ему, что мне предстоит поездка во Владивосток.

— Вы, конечно, понимаете, — добавил я, — как там легко попасть в руки меркуловской охранки.

— Да, вести оттуда дурные, — сдержанно подтвердил он.

— Вот это то меня и смущает, — говорю я, — а ехать надо...