Софья Голицына - Нам не дано предугадать [litres]

Времени думать не было, мы должны были действовать быстро: сожгли все компрометирующие документы, спрятали несколько наших ружей в снег и разделили между собой деньги. Затем мы водрузили большой флаг с Красным Крестом на крыльце, распрягли лошадей, распаковали некоторое госпитальное оборудование, чтобы было ясно, что мы – мирная организация Красного Креста.

Как раз когда мы кончили эти приготовления, во двор вошел патруль и приказал идти к новому военному коменданту, чтобы зарегистрироваться. Нам было приказано оставаться в городе, лошадей и телеги у нас отобрали. Когда я сам пошел отметиться у коменданта и сказал ему мою фамилию, тот презрительно посмотрел на меня и спросил:

– Князь Голицын?

– Нет, доктор Голицын, – ответил я и показал ему некоторые из моих документов без титула, думая о трудностях, которые теперь будет доставлять мне моя фамилия.

Комендант отослал меня к чиновнику, заведовавшему медицинской частью, чтобы получить у него распоряжения. Чиновник сказал мне, что у него достаточно докторов в городе и что он отошлет меня в Омск. Это для меня было ужасно – отправиться назад и потерять надежду встретиться с семьей, и я попросил отправить меня на восток в Красноярск, сказав ему, что как хирург я бы предпочел быть ближе к фронту, где у меня будет больше возможностей заниматься хирургией.

– Я думаю, – сказал он, – что война кончена. Армия Колчака больше не существует. Нам предстоит бороться только с одним оставшимся врагом – тифом.

После небольшой дискуссии он согласился послать меня в Красноярск.

Я оставался в Ачинске несколько дней, ожидая отправки поезда, так как железнодорожный путь чинился. Город был переполнен пленными, которых сотнями доставляли из окрестных деревень или ловили на дорогах, ведущих на восток. Большинство было ограблено дочиста, даже их полушубки были отобраны, так что мы могли считать себя счастливыми, что были захвачены в городе и наши личные вещи были нетронуты.

Все пленные были разделены на две группы: офицеры регистрировались, первое время были на свободе и только обязаны были ежедневно являться в контору коменданта, немногие, более высокого ранга, были в заключении. Второй группе, простым солдатам, было приказано немедленно покинуть город и отправляться по домам. Это казалось очень мудрым и гуманным решением, но на деле было так же жестоко, как смертный приговор. Им не разрешалось ехать на поезде, так как железная дорога была в ужасном состоянии и обслуживала только Красную армию. Тысячи солдат шли по дорогам в холод и метель, прося подаяние, и погибали от холода, истощения и тифа. Только немногие из них дошли до дома. Офицеров тоже не радовала свобода. Вскоре их собрали в лагеря и дотошно расспрашивали о прошлом. Большинство из них были брошены в тюрьму, некоторые были расстреляны, другие посланы на работу в шахты, были такие, что вступали в Красную армию как солдаты и попали под строгое наблюдение.

Первое впечатление от большевиков, когда они взяли город, было такое, что они полностью переменились. «Вы увидите, – сказал мне радостно один из беженцев, довольно видный чиновник колчаковского правительства, – большевики стали совсем другими, чем в 1918 году. У них теперь нет смертных приговоров, правления с помощью террора. Их отношение к пленным очень гуманное. Они даже не отменили Сибирские деньги».

Но скоро наступило разочарование. Начались жестокие меры по отношению к военным и гражданским заключенным, а колчаковские деньги были изъяты из обращения, оставив население без копейки. Позже у меня было время понять совершенно ясно, что большевики 1920 года отличались от большевиков 1918-го только тем, что их методы правления и террора стали более организованными и систематическими. Когда они входили в захваченный город, они разумно не использовали свои методы некоторое время, являя акты своего милосердия по отношению к побежденной армии, но постепенно с появлением агентов ЧК они начинали свои обычные преследования.

В конце концов после 10 дней ожидания я получил разрешение ехать в Красноярск и отправился на станцию, которая была в трех верстах от города. Какое ужасное зрелище представляла собой эта маленькая станция! За день до падения города там среди составов, переполненных беженцами, взорвался вагон с динамитом. Сотни людей были разорваны на куски, и тела мужчин, женщин и детей до сих пор лежали на путях вперемешку с разбитыми вагонами и обломками станционных зданий.