Вячеслав Тюев - Голос из толпы. Дневниковые записи

Ходили с Сергеем Тюевым, двоюродным братом, по Поповке.

…Вот ребятишки, пятеро, играют в городки. Одеты не совсем по-деревенски, но босы, кроме одного, он в русских сапогах.

Посреди улицы – искореженный осколками железный тарантас, еще что-то. Даже каска в канаве. Черная кость. Может, и не лошади.

В лесу, говорит Сергей, много черепков. Школьников посылают собирать кости, их потом закапывают.

Железных таких тарантасов везде много. Железо сейчас почти не собирают, продолжает Сергей, только броню: за сталь больше платят. Эту броню подтаскивают к железной дороге и увозят на завод.

Действительно, сейчас там башни танков и еще что-то массивное…

До места, где раньше был дом Сергея, не дошли. Все заросло. Нынешняя Поповка здесь кончается.

Зашли в болотистые кустики, нашли саперную лопату. Везде железные обломки и ямы, сплошные ямы (воронки), заросшие травой и наполненные водой. Здесь была вторая линия немецкой обороны, рассказывает Сергей, так что даже труб от домов не осталось.

Нашел часть немецкой каски, повертел ее в руках и с жалостью и содроганием от представившейся в воображении картины, что тут было лет 7–8 назад, сказал: «Вот когда-то человек ее носил, и это у него на голове так разорвало каску». – «И не только каску, – спокойно ответил Сергей, – и самого на кусочки». Нет, он не испытывал той жути, что я (что ж, Сергей ведь с отрядом партизан прошел до г. Себежа Псковской области, был ранен).

Возвращаемся к станции. Тишина. Возле насыпи сидят два парня. Третий, в безрукавке и шляпе, возится в луже под насыпью, не может выудить из лужи велосипед. На насыпи стоит чуть ли не старик (издали не видно) с палкой. Парень в шляпе и старик злобно переругиваются.

Старик, бранясь, говорит: «Меня не тронь! Я один и их пять» (хотя вдалеке видна одна старуха). Старик покричит, передохнет и снова, захлебываясь матом, крутит палкой: «Меня не тронь! Я один и их пять…»

Молодой в шляпе тоже ругается. Наконец он вытащил велосипед из лужи. Поехал. А потом повернул и – к старику. Сейчас будет драка – с замиранием сердца подумал я.

Нет. Парень проехал по луже, качаясь. Но все-таки лужу одолел. Пьяный, говорит Сергей, в первый раз лужу не переехал.

Молодой в шляпе и старик опять вступили в перебранку.

Идем с Сергеем дальше. Строится дом. Стены уже есть – крыши нет. Из дома доносятся громкие звуки патефона. Я мельком заглянул за стены дома – какая-либо обстановка отсутствует. Патефон, вероятно, стоит прямо на полу.

Всюду строятся. Застройщикам выделяют по 12 соток.

…Возвращаемся с отцом из Поповки. Глядя в окно, узнаю очертания уже заросших травой окопов, блиндажей. Охватывает воспоминание о войне. Вот развалины печи. Высоко в небо устремилась изрешеченная пулями кирпичная труба. Это первая труба, увиденная мною сегодня. И неспроста ее не снесли! Сперва я не поверил своим глазам. Но нет, это так: вокруг кресты, 6–8 крестов и звезды на них – кладбище. И следы пуль на еще белой в некоторых местах печи. Герои… Братская могила. Вокруг – места, где они отчаянно защищались. Тяжелое, грустное, грозное чувство сжало сердце, и вдруг затрепетало оно, вдруг поднялось необыкновенной силы возмущение. О, как я ненавидел в ту минуту всех немцев! Даже Гейне, даже Вильгельма Пика, всех, всех немцев, всю нацию, этих гадких людей, которые пришли на чужую землю, незваные, непрошенные и убивали людей, моих, родных, русских. Они пришли на чужую землю!.. Только сейчас я всем сердцем и телом понял, что такое освободительная война, что значит смерть на своей земле, что под этими крестами, в могилах этих мои, русские люди, и я, ими защищенный, их брат, тоже русский. Герои… А гадов-немцев всех, всех надо убить! Это был неистовый гнев – и одновременно радость за наших людей!

Еду в трамвае. А кругом возводятся все новые и новые здания. Это в нашем, нецентральном районе. Стройка кипит, и почему-то представляешь, какими будут эти здания, когда на них посыпятся бомбы.

27‐е, пятница.Сегодня, как обычно, был в Палевском саду.

Пришла шумная ватага ребят. Стали играть в футбол. С криками, ругательствами. Все отчаянно матерились, так что босоногая девка, что работала с тележкой вдали по уборке сада (там много курносых девок работает сейчас), не выдержала, крикнула: «Эй, вы! Перестаньте ругаться, а то я вас из сада повышвыриваю». Куда там!

Сперва на душе у меня стало горько за наше матерящееся будущее. Потом подумалось: повзрослеют – перестанут матюжничать. Да нет, не перестанут. Впрочем, матюг – не главное в них, это от их отцов, и еще не одно, не два поколения сменятся, пока искоренится мат.