Вячеслав Тюев - Голос из толпы. Дневниковые записи

Сидел в шахматном клубе Невского дома культуры. Здесь же находились пятеро ребят и вроде бы их руководительница. От делать нечего я стал играть с 13-летним клопом (у него первый разряд, но, конечно, не играет в его силу). В клуб заходит новая группа его приятелей:

– Рыжий, выходи!

– Сейчас.

– По-быстрому делай этого лба (меня то есть) и выходи.

Потом, не дождавшись его, заглянули в открытое окно:

– Выходи же, рыжий!

– Да погодите…

– П….! – коротко бросили они и скрылись.

Парнишка сидит красный. Руководительница тоже.

Приятели вновь подошли к окну и, когда руководительница поднялась, чтобы закрыть окно, послали ее на х… Да, вот еще какое есть детство!

5 июля, четверг.В библиотеке рабочему предлагают книгу про литовцев.

– Про литовцев? Не надо, не надо! – торопливо проговорил он. – Про латышей я не буду.

Вот какая неприязнь! Может быть, побывал в Литве в войну, тогда понятно.

Настаивает: дайте ему книгу про путешествия. Любит он.

Библиотекарша предложила какую-то книгу. О путешествии. Но такую, какие никто не читает.

– Я читал, – сказал он и стал излагать содержание книги.

Он взял другую книгу. Про путешествия таки.

7‐е, суббота.Вечером с Витолем были в Бабкином саду (сад им. Бабушкина). Там проводы белых ночей. Вход платный.

Витоль успел сигануть через решетку, а меня заарканил милиционер, несподручно в новом моем макинтоше лезть через забор. Пришлось уплатить трешку.

Играли в шахматы. А больше нечего было делать. И не только нам, а и всем. Люди толпами бродили по парку взад и вперед, народищу много – не протиснуться. Единственное, что запомнилось: фейерверк и «котел», взрывающийся ракетами.

14‐е, суббота.Идет парень лет двадцати пяти со щенком на руках. Щенка крепко прижимает к груди. Навстречу парень с двумя девушками. Одна из девушек увидела щенка: «Ой, какой!» Погладила его и пошла дальше, оглядываясь на щенка, улыбаясь и приговаривая: «Какой хорошенький!» А парень со щенком стоит, смотрит им вслед и тоже улыбается.

21‐е, суббота.Вечером играл в Бабкине в шахматы с немецким мастером. Жали друг другу руки, улыбались (он вроде бы где-то на заводе работает). Первую партию я проиграл, зато во второй «зажал» его, он ушел, не докончив партии, – жена торопила.

Чувствовал себя с немцем смущенно – словно крестьянского парнишку позвали играть в шашки с барином. Ругал себя за это рабское чувство, возвращаясь домой.

Когда иностранцы по радио говорят: «Россия», у меня – гордость и радость, что говорят именно так, а не «Советская Россия» или «Советский Союз».

23‐е, понедельник.Собрались с отцом в Поповку.

Выехали пижонами, в плащах по 400 рублей каждый. В уголке вагона, где мы сидели, примостился еще один пассажир. Я сразу подумал о нем с неудовольствием; при этом всплыла мысль о наших с отцом дорогих плащах. И когда это люди, подумалось мне затем, перестанут бояться друг друга, смотреть один на другого подозрительно. Уверен: только уж совершенно простодушный человек мог бы не подумать плохо о человеке, затаившемся в углу и эдак фокусно поглядывающем на наши необычно шикарные для окружающих макинтоши. Может, бандит? Да, и такие мысли о нем были. Я тут же заклеймил себя за эти мысли, но потом с грустью продолжал думать, что большинство на моем месте не избежало бы их, этих мыслей – мыслей человека в новой, дорогой одежде среди периферийных рабочих.

С жадностью вглядываюсь в ландшафт за окном и чувствую наслаждение видеть то, что сделано людьми. Ведь когда возвращался из эвакуации в Ленинград, когда ездил в Гатчину за ягодами, все под Ленинградом было разрушено.

Вот и Поповка. Жуть! Какую я помню Поповку до войны и какая она сейчас! Домики с конуру, с одним оконцем. Есть и получше, но они только строятся. А сколько домиков-лачужек! И пустота кругом. А я такую помню Поповку, что рай кругом, город по сравнению с этой. И дома почти везде были двухэтажные. Здесь же, кажется, всего один такой. Везде пусто, голо и «младые рощи разрослись» 22.

Не зная, где живут Тюевы, все же их нашли. Тут целый детсад. И Танька, и Славка. И дед 82 лет. Прадедушка Таньки и Славки. А голос у деда молодой и читает без очков («Евгению Гранде»!). Но ходить не может. Он рассказал, как в их деревню пришли наши: «Старуха плачет: вот и русские убьют! Я (дед то есть): нарочно-то не убьют, если только нечаянно. Вижу – идут. Дверь открыл и кричу: “Товарищи!..” Боюсь, чтобы за немца не приняли и не убили. Вышел. Солдаты навстречу бросились. Старуха заплакала: сейчас убьют. Они подбежали, обняли, на руках в избу внесли. В деревне-то, кроме нас, двух стариков, никого не было – всех в Германию угнали».