Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Как всегда, Гитлер вещал целыми монологами на самые разные темы: сегодня они простирались от вегетарианства до наилучшего метода дрессировки собак. Время тянулось медленно. Собравшиеся – в том числе Ева Браун – слушали его с привычной покорностью, почти ничего не соображая среди тепла и мерцающего света, пытаясь не утонуть в том потоке слов, что обрушивался на них. Самые главные гитлеровские приближенные не явились – заметнее всего было отсутствие Рудольфа Гесса, Генриха Гиммлера, Геринга и Геббельса. Но Мартин Борман, его амбициозный личный секретарь, был тут как тут, упиваясь растущим доверием, которое демонстрирует фюрер по отношению к нему, и сознавая, что эта ночь, возможно, позволит ему развить интригу по подсиживанию Гесса: он сам хотел стать заместителем Гитлера. На следующий день Борман получит очень хорошие новости на сей счет, хотя Гитлеру и всем остальным его присным эти новости покажутся худшими из возможных.

Около двух часов ночи Борман напомнил собравшимся о недавних рейдах Королевских ВВС против Германии, делая особый акцент на том, что бесценное геринговское люфтваффе мало что сделало для противостояния этим массированным атакам – и что за вражеские налеты так и не отомстили. Германия должна нанести мощный ответный удар, настаивал он. Еще один гость, Ганс Баур, личный пилот Гитлера, поддержал эту идею. Но Гитлер воспротивился: он хотел, чтобы все ресурсы сосредоточили на предстоящем вторжении в Россию. Однако Борман и Баур, хорошо знавшие своего шефа, заявили, что масштабный рейд против Лондона – это необходимость, поскольку нужно сохранить лицо. Более того, такой налет поможет замаскировать планы по вторжению в Россию, показав, что Германия продолжает стремиться завоевать Англию. К рассвету Гитлер пришел в ярость. В субботу, в восемь утра, он вызвал к себе Ганса Ешоннека, начальника штаба люфтваффе, и распорядился об ответном налете – на Лондон – с использованием всех доступных самолетов [1071] Richard Collier, City That Would Not Die , 24–25, 26, 28. .

Клементина и в самом деле была недовольна помолвкой Мэри и Эрика Дунканнона. В субботу, находясь в Дитчли, она написала Максу Бивербруку письмо, где признавалась в своих сомнениях. То, что она вообще стала ему писать (а уж тем более по столь личному вопросу), свидетельствовало о степени ее тревоги, если учесть, с какой антипатией и недоверием она к нему относилась.

«Все это происходит с такой ошеломляющей стремительностью, – писала Клементина. – О помолвке официально объявят в ближайшую среду; но я хочу оповестить вас заранее, потому что вы так любите Мэри –

Я убедила Уинстона, что ему надо проявить твердость и сказать, что они должны подождать шесть месяцев –

Ей всего 18, и она кажется еще моложе, круг общения ее очень узок, и, по-моему, у нее просто закружилась голова от возбуждения – Они совсем друг друга не знают».

В конце она попросила: «Пожалуйста, держите мои сомнения и страхи при себе» [1072] Soames, Daughter's Tale , 194. .

Так уж случилось, что в этот же день Мэри случайно встретилась с Бивербруком, ехавшим верхом по сельской дороге. Его собственное поместье, Черкли, находилось в полутора милях от штаб-квартиры канадских войск в Британии (которыми командовал генерал Макнотон). «Казалось, он не оч. рад», – записала Мэри в дневнике. Впрочем, позже он позвонил ей и был «оч. мил» (мало кто хоть раз применял это слово по отношению к Бивербруку).

А потом Памела, проводившая уик-энд в Черкли вместе со своим маленьким сыном, заглянула к ней, принеся в подарок две брошки и один совет.

«Вид у нее был такой серьезный», – заметила Мэри.

Собственно, Мэри не особенно хотела выслушивать чей-то совет, но Памела все равно его дала: «Выходи замуж не потому, что человек хочет на тебе жениться, а потому, что ты сама хочешь за него выйти».

Мэри отмахнулась от этой рекомендации. «Я в то время не обратила особого внимания на ее слова, – писала она в дневнике, – но они все-таки запали мне в душу, я потом долго о них думала».

Генерал Макнотон и его жена устроили небольшой дневной праздник в честь Мэри и Эрика. Гости провозглашали тосты. Мэри показалось, что выбор времени для помолвки и для праздника с его тостами насыщен и более широким смыслом: гости, вспоминая о первой годовщине назначения ее отца премьером, пили и за то, чтобы он оставался здоровым. «Ровно год назад он стал премьер-министром – вот это год – он кажется таким долгим, – писала она в дневнике. – Стоя там вместе со всеми, я вспомнила, как в прошлом году была в Чартуэлле и услышала голос Чемберлена, объявляющий миру, что папа теперь премьер-министр. И я помню сад в Чартуэлле – и как цветущие деревья и нарциссы слабо светились в безмолвных сумерках, и как я плакала и молилась в этой тишине».