Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

«Было вполне очевидно, – писал Колвилл, – что от Эрика ожидали решительных действий в отношении Мэри и что эту перспективу все воспринимали по-разному: сама Мэри – с нервическим удовольствием, Мойра – с одобрением, миссис Ч. [Клементина Черчилль] – с неприязнью, а Кларисса – с внутренней улыбкой» [1052] Colville, Fringes of Power , 1:454. . Сам Черчилль проявлял к этому мало интереса.

После ланча Мэри и другие гуляли по розовому саду, а Колвилл показывал Черчиллю телеграммы о положении в Ираке. День стоял теплый и солнечный – приятная перемена после недавних холодов. Вскоре (немало озадачив Колвилла) Эрик и Кларисса одни отправились в долгую прогулку по территории поместья, оставив Мэри позади. «То ли он просто оценил, – писал Колвилл, – привлекательность Клариссы, которую она даже не пыталась скрыть, то ли решил, что стоит заставить Мэри немного поревновать». После прогулки и после того, как Кларисса и капитан Хиллгарт уехали, Эрик лег вздремнуть – явно намереваясь (по мнению Колвилла) позже «эффектно появиться» в Длинной галерее, где семья и гости, в том числе Иден и Гарриман, предполагали собраться после дневного чая. Колвилл писал: «По-моему, все это – легкомысленная суета, которая приятна Эрику, склонному к театрализации, и бередит юные чувства Мэри, но которая не будет иметь серьезных последствий».

Черчилль уселся в саду, чтобы заняться дневной порцией работы: ему хотелось воспользоваться теплотой дня, пока он будет просматривать сверхсекретные бумаги, хранящиеся в его желтом чемоданчике. Колвилл сидел рядом.

Время от времени Черчилль подозрительно косился на него – «считая, что я вечно пытаюсь прочесть содержимое его спецкоробочек цвета бычьей кожи».

В Белой гостиной Эрик отвел Мэри в сторону.

«Сегодня вечером Эрик сделал мне предложение, – записала Мэри в дневнике. – Я в таком изумлении – по-моему, я ответила "да" – но, боже мой, у меня просто голова кругом идет».

Черчилль работал допоздна. Колвилл и Профессор (бледный, тихий, маячащий словно призрак) прошли в его комнату, где Черчилль, забравшись в постель, уже начал просматривать накопившиеся за день доклады и служебные записки. Профессор сел рядом, а Колвилл встал в ногах кровати, чтобы принимать материалы по мере того, как Черчилль с ними разбирался. Это продолжалось до двух часов ночи.

Колвилл вернулся в Лондон на следующий день – 5 мая, в понедельник, «в состоянии крайнего утомления».

Мэри, 5 мая, понедельник:

Большие парламентские дебаты о качестве работы Черчилля в условиях войны открылись 6 мая, во вторник, довольно слабым выступлением министра иностранных дел Энтони Идена, который начал так: «Я хотел бы рассказать много такого, о чем в настоящее время вынужден умалчивать» [1054] Hansard , House of Commons Debate, May 6 and 7, 1941, vol. 371, cols. 704, 867–950. . В итоге он сказал мало – и выразил это плохо. «Он сел на свое место среди полного молчания, – писал Чипс Ченнон, личный парламентский секретарь Идена. – Никогда не слышал, чтобы важную речь так скверно подавали» [1055] Channon, "Chips," 303. . Далее последовала череда коротких выступлений парламентариев, представлявших самые разные части королевства. В них упорно звучала встревоженность тем, что Черчилль свел эту процедуру к голосованию о доверии себе самому, тогда как палата общин просила о дискуссии по поводу войны. «Зачем бы моему достопочтенному другу премьер-министру озадачивать нас таким предложением? – заметил один член парламента. – Неужели он считает критику чем-то неподобающим?»

Джон Макговерн, парламентарий-социалист из Глазго, обрушился на премьера с наиболее колкими нападками среди всех звучавших в тот день: он даже раскритиковал обыкновение Черчилля посещать города, подвергшиеся бомбардировке. Макговерн заявил: «Если уж мы дошли до той стадии, когда премьер-министр вынужден разъезжать всем напоказ по каждому району страны, который попал под бомбежку, и сидеть в кузове, размахивая шляпой на палке, словно цирковой клоун Дудлс, – можно сказать, что положение стало весьма печальным, раз уж представители нашего правительства не слишком уверены в мнениях народа нашей страны». Макговерн признался, что у него нет уверенности ни в исходе войны, ни в правительстве, добавив: «И хотя я искренне восхищен ораторским искусством премьер-министра, который почти способен заставить вас поверить, что черное – это белое, я не верю, чтобы он сумел свершить нечто такое, что надолго облагодетельствовало бы человечество».