Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Снейкхипс был мертв: ему оторвало голову.

В конце концов танцы в отеле «Гросвенор-хаус» закончились, прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги, а бальный зал, расположенный в подвале, начал пустеть. С материнского позволения Мэри отправилась продолжать веселье вместе с друзьями, подругами и некоторыми матерями (Клементина не вошла в их число). Они двинулись в «Кафе де Пари».

Когда автомобили, на которых они ехали, приблизились к клубу, выяснилось, что дорога перекрыта обломками, каретами «скорой» и пожарными машинами. Уполномоченные по гражданской обороне направляли транспорт в объезд – по соседним улицам.

Тогда компания Мэри принялась обсуждать возникший насущный вопрос: если до «Кафе де Пари» им не добраться, куда бы им попробовать заглянуть? Они поехали в другой клуб, где протанцевали всю ночь. В какой-то момент они узнали о произошедшей бомбежке. «Мы так веселились… и вдруг все это показалось каким-то неправильным, какой-то нелепой насмешкой», – писала Мэри в дневнике.

До сих пор зенитные орудия, сами зенитчики, отдаленный грохот и вспышки – все это казалось чем-то очень далеким, находящимся далеко за границами обычной повседневной жизни. «Почему-то, – писала она, – эти последние [то есть грохот и вспышки] казались чем-то нереальным: ну конечно, все это лишь кошмарный сон или плод воображения.

Но теперь – это вполне реально – попадание в «Кафе де Пари» – много жертв и тяжело раненных. Они танцевали и смеялись, совсем как мы. И теперь они в один миг исчезли, перешли из того мира, который мы знаем, в безбрежное, бесконечное неведомое» [916] Diary, March 8, 1941, Mary Churchill Papers. .

Один из находившихся рядом друзей, Том Шонесси, старался поместить произошедшую трагедию в какой-то приемлемый контекст: «Если бы те, кто погиб в "Кафе", каким-то образом воскресли и увидели здесь всех нас, они бы все сказали: "А ну давайте – пусть оркестр играет веселее – живи дальше, Лондон"».

Так они и поступили – танцевали, смеялись, шутили до половины седьмого утра (уже наступило воскресенье). «Когда я теперь это вспоминаю, – писала Мэри годы спустя, – меня немного поражает, что мы все-таки отправились искать еще какое-то место, чтобы прокружиться там остаток ночи» [917] Soames, Daughter's Tale , 191. .

В своем рапорте по итогам ночи руководство гражданской обороны Лондона назвало случившееся «самым тяжелым налетом с начала января».

В три часа ночи [по британскому времени] Гарри Гопкинс позвонил в Чекерс из Вашингтона и сообщил Джону Колвиллу, что американский сенат одобрил Акт о ленд-лизе. За него проголосовали 60 сенаторов, против – 31.

Для Черчилля звонок Гарри Гопкинса стал поистине долгожданным «живительным глотком» [918] Gilbert, War Papers , 3:331. . Утром он отправил Рузвельту телеграмму: «От имени всей Британской империи посылаем благословения вам и американскому народу за эту очень своевременную помощь в тяжелый период» [919] Там же, 332. .

Его хорошее настроение достигло пика вечером – несмотря на бронхит. Хотя Черчилль явно по-прежнему был болен, он проработал весь день в своем обычном героическом темпе, читая документы и материалы последних перехватов, доставленные из Блетчли-парка, – и разражаясь всевозможными служебными записками и директивами. В Чекерсе было полным-полно гостей: некоторые ночевали, другие прибыли в течение дня. Присутствовали почти все входящие в черчиллевский ближний круг, в том числе Профессор, «Мопс» Исмей и Колвилл. Здесь же находились Диана (одна из дочерей Черчилля) вместе с мужем Дунканом Сэндсом, а также Памела Черчилль. (Памела, как обычно, оставила малютку Уинстона с няней – в хитчинском доме священника, где они сейчас жили.) Полковник Уильям Донован, американский наблюдатель, прибыл в воскресенье; Шарль де Голль уехал утром. Самым высокопоставленным гостем стал австралийский премьер-министр Роберт Мензис, прибывший на весь уик-энд. Мэри и Клементина вернулись из Лондона, привезя рассказы об ужасных и славных моментах вечера субботы и ночи на воскресенье.

Вечеринка была в разгаре, когда Черчилль перед самым ужином наконец спустился вниз – в своем небесно-голубом «костюме для воздушной тревоги».

За ужином беседа затрагивала самые разные темы: как писал Колвилл, «велось много легкомысленных разговоров о метафизике, солипсистах и высшей математике». Клементина пропустила ужин и провела вечер в постели: по словам Мэри, у матери была простуда, что-то вроде бронхита. Мэри, как всегда, беспокоилась о здоровье отца. «Папе совсем нехорошо, – записала она в дневнике. – Оч. волнуюсь» [920] Diary, March 9, 1941, Mary Churchill Papers. .