Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Но Черчилль упорно держался, сохраняя удивительную энергичность. После ужина, подогретый шампанским и бренди, он запустил граммофон и принялся ставить марши и военные песни. Он вынес винтовку для охоты на крупного зверя (видимо, свой «Манлихер») и стал маршировать под музыку – это было одно из его любимых вечерних развлечений. Затем он произвел серию ружейных и штыковых приемов. В своем комбинезоне премьер походил на ожившее бледно-голубое пасхальное яйцо, в приступе ярости отправившееся на войну.

Генерал Брук, главнокомандующий британскими войсками в метрополии, счел происходящее поразительным и уморительным. «Тот вечер до сих пор остается для меня очень ярким воспоминанием, – писал он позже (в одном из дополнений к своему публикуемому дневнику), – поскольку это был один из первых случаев, когда я видел Уинстона в одном из его по-настоящему легкомысленных настроений. Я помирал со смеху, глядя, как он показывает штыковые упражнения со своим ружьем, – облаченный в свой комбинезон, стоя посреди древнего холла Чекерса. Помню, мне пришел в голову вопрос: интересно, что подумал бы Гитлер о такой демонстрации умелого обращения с оружием?» [921] Alanbrooke, War Diaries , 145.

Впрочем, Черчилль отправился ко сну пораньше – это стало его единственной уступкой бронхиту. Гости были ему за это признательны. «Ложусь спать – 23:30, рекордно рано», – записал Колвилл в дневнике [922] Colville, Fringes of Power , 1:433. . Генерал Брук отмечал: «К счастью, премьер решил лечь пораньше, так что к полуночи я уютненько устроился в елизаветинской кровати с балдахином, сделанной в 1550 году. Отходя ко сну, я невольно подумал: "Какие увлекательные истории могло бы поведать это ложе о своих многообразных постояльцах на протяжении прошедших четырех сотен лет!"» [923] Alanbrooke, War Diaries , 144–145.

А в Берлине Йозеф Геббельс написал в дневнике о новых «карательных атаках» на Лондон, добавив: «Грядут еще более суровые» [924] Fred Taylor, Goebbels Diaries , 262. .

Чтобы избежать угрозы атаки из-под воды и с воздуха в Средиземном море, «Гленрой» (корабль, на котором плыл Рандольф Черчилль) шел в Египет кружным путем – вдоль западного побережья Африки и потом обратно на север – в Аденский залив, Красное море и Суэцкий канал. Путешествие было долгое и нудное – целых 36 дней до входа в канал (состоявшегося 8 марта). Развлечений имелось мало, и Рандольф обратился к одному из своих излюбленных видов досуга. «Каждый вечер – азартные игры с очень высокими ставками – покер, рулетка, железка [925] Железка (девятка) – азартная карточная игра. – Прим. пер . , – отмечал Ивлин Во в записках об этом отряде коммандос. – Рандольф за два вечера проиграл 850 ф.» [926] Waugh, Diaries , 493. . В письме жене Во замечал: «Бедной Памеле, видимо, придется пойти работать» [927] Smith, Reflected Glory , 75. .

В ходе плавания проигрыши Рандольфа лишь усугублялись, пока он не задолжал своим спутникам 3000 фунтов – 12 000 тогдашних долларов (более 190 000 нынешних). Половина этой суммы приходилась на долю всего одного человека – Питера Фицвильяма, отпрыска одного из самых богатых семейств Англии (вскоре ему предстояло унаследовать Уэнтворт-Вудхаус, гигантский особняк в Йоркшире, послуживший, как полагали некоторые, прототипом усадьбы Пемберли в «Гордости и предубеждении» Джейн Остин).

Эту новость Рандольф обрушил на Памелу телеграммой, в которой велел ей заплатить его долг любым возможным способом. Он предложил ей посылать каждому из его новых кредиторов по 5 или 10 фунтов в месяц. «В общем, – заключал он, – предоставляю тебе решать, как это лучше сделать, только, пожалуйста, не говори моей матери и моему отцу» [928] Interview Transcripts, July 1991, Biographies File, Pamela Harriman Papers. .

Памела к этому моменту уже была уверена, что она и в самом деле снова беременна. Ее ошеломило и испугало это послание. Как она выразилась, оно стало «переломной точкой». Если платить по 10 фунтов в месяц, понадобится дюжина лет лишь для того, чтобы рассчитаться с его долгом Фицвильяму. Общая сумма долга казалась немыслимой – и отчетливо высветила фундаментальный изъян их брака. «Я хочу сказать – я же тогда впервые в жизни осознала, что я совершенно одна и что будущее моего сына целиком зависит от меня самой, как и мое собственное. Что я больше никогда не смогу положиться на Рандольфа», – говорила она [929] Там же. .

Она вспоминала, как подумала: «Какого черта, что же мне делать? Не могу же я пойти к Клемми и Уинстону».