Пришлось снова поучиться у других, перенимая опыт. Самим кое до чего докапываться. В общем, опять стали учениками. Это, может быть, самое трудное. Быть снова учениками после звонкого имени «рекордсмены». Психологически это было нелегко. Но ребята перешагнули этот барьер, справились… — Ягафаров вздохнул, облегченно улыбнулся.
— Говорят, бурение будто карточная игра: кому повалило счастье, пришли козыри, тот и на высоте — бурит без всяких осложнений, — вставляю я реплику, стараясь подсыпать пороху в костер нашей неторопливой беседы. — Не случается ли порой такое, что посредственный буровик по воле обстоятельств пользуется почетом и славой, сидит на коне удачи, а настоящий самородок плетется в хвосте, тенью накрыт?
— Бывает, наверно. Когда гонятся за отдельными рекордами. Но у нас в управлении рекорд стал нормой. В бурении на удаче далеко не уедешь. Это не охота. Раз — удача. Два — удача. На третий — уже мастерство.
— А что такое мастерство?
— Это труд. Большой. Напряженный… Еще одно непременное условие успеха: чтобы каждая вахта работала, как хорошо отлаженный механизм. Чтобы люди понимали друг друга без слов. Чтобы сработанность была. Для этого нужна определенная атмосфера. Создать устойчивый моральный климат — может, в этом заключается главное мастерство? Стараемся создавать климат. Но не всегда получается так, как хочешь…
— А что мешает создать такой климат?
— Слушать моторы должен уметь каждый член бригады. Этого мы добиваемся. Научиться грамотно работать, знать технологию надо. И в этом кое-какие успехи есть. А вот знать бы технологию человеческих отношений до тонкостей, как мы знаем буровое оборудование, — это пока мечта! Здесь мы «бурим», как в темноте, почти на ощупь… Пока человек только поднимает и опускает трубы да на рычаги нажимает, от него не жди настоящего интереса к работе, значит, и ответственности. Что-то большое должно быть в человеке…
— А личный пример? — вставляю я слово.
— Личный пример? Раньше я думал, что главное в мастере — это личный пример. Личный пример хоть какой-никакой есть, но важны действия, а не слова. Подойдешь, бывало, к инструменту и, не надевая рукавиц, то поможешь закрутить головку колонны, то оттащишь в сторону трубу. Людям нравится, когда не бережешь своих ладоней. Это святая святых. Это заповедь… Но вот я уже который раз задумываюсь: не мало ли этого?
Главное, наверно, — научиться организовывать работу других. Это намного труднее, чем самому тащить воз…
Я теперь пришел к твердому убеждению, что метод, когда буровой мастер «творит» многое сам, ограничивает коллективное творчество, создает предпосылки для проявления иждивенчества.
Надо, очевидно, понять, что даже самый незаурядный и стожильный человек не в состоянии выполнить то, что положено делать целой бригаде. Не все сделано-то в этом направлении. А надо бы, наверно, не торчать целыми неделями на буровой, а работать в нормальном, здоровом, рабочем ритме.
Тогда и будет время плеск воды послушать…
Но не все от нас зависит. По Самотлору частенько гуляют вольные ветры различных реорганизаций, экспериментов. Недавно, например, прокатился, точно шквал, многовахтовый бум. В общем — лихорадка. Нездоровая, неоправданная. Бригады пухли, как на дрожжах. Семивахтовка. Четырнадцать вахт…
— Что это такое?
— Что это такое, говоришь? Это надо самому вдохнуть сей запах. Люди работают без выходных. Пересменка. И опять ночь, утро, ночь. Не видишь света, живешь машинально, почти автоматически. Разве мы роботы? А где время для дум, для желаний, для ощущения плеска воды в конце концов?! Даже во сне не расстаешься с буровой. Во сне руки, ноги отдыхают вроде, а мозг продолжает работать. И сердце там же, на Самотлоре. Оно, конечно, и во сне должно стучать, работать. Но не на буровой же! А то получается: все время буровая, буровая! Разве это последнее достижение инженерной мысли? Разве эта работа не на износ? А если бурить по-нормальному, хоть и в ускоренном, но постоянном ритме? Без бума, гама, шума, а так, чтобы люди трудились, как говорится, на славу и свет видели? Разве так нельзя?! По-моему, можно! Мы будем стараться достичь именно этого. У любого ускорения должен быть свой высокий, но оправданный условиями и возможностями ритм…
Над крутой излучиной Оби плывет синий вечер. Над строящимися многоэтажными домами Нижневартовска замерли башенные краны. И катера, уткнувшись в желтый берег, кажется, уснули. Лишь неумолчные, живые струи воды, лаская борт теплохода, поют вечную песню. Мы с Ягафаровым беседуем, раздумывая о разных сторонах сибирского ускорения.
Читать дальше