Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Потом дождь перестал. Стала постепенно спадать и вода, и настал день, когда я решил, что завтра утром Андрей Ручка поведет беглеца на прииск и сдаст его оперативному уполномоченному, которому я уже заготовил соответствующую бумагу.

Вечером Робинзон долго возился с костром, стучал дровами и долго не затихал, но, наконец, угомонился и, казалось, заснул. Не проснулся и не вылез наверх из-за своей дровяной баррикады он и утром, когда все наши были уже на ногах. На острове продолжал пылать костер, валил дым.

Начали, как обычно, окликать беглеца: «Эй, Робинзон, вставай, лови передачу», но он в ответ не проявлял признаков жизни. Это показалось подозрительным. Малыгин поехал на плотике на остров и обнаружил, что Робинзона нашего и след простыл, а костер он оставил гореть нарочно для отвода глаз.

Оказалось, что он так долго и возился накануне поздно вечером, что был занят сооружением плота. Как он это делал, не имея никакого инструмента, и чем он связывал свои два-три бревнышка, из которых мог получиться, очевидно, только самый примитивный плотик, на котором можно плыть, только лежа на нем животом, подобно сфинксу, и вымачивая свой окоченевший от холода живот в ледяной воде, осталось для меня загадкой.

Загадочной осталась и дальнейшая судьба нашего Робинзона, вряд ли он оставался живым даже до осени того же 1945 года.

Вскоре после начала полевых работ мы оказались в верховьях речки Таяхтаха, что в переводе с якутского языка означает «Лосевая» или «Сохатиная». Нужно сказать, что это якутское название речки было очень метким и действительно отражало положение вещей. Следов пребывания сохатых было здесь много. И отпечатки их копыт на влажном песке у русла реки и ее притоков, и заломленные, свисающие вниз ветви тальника с обглоданными листьями, и, наконец, следы их хорошего пищеварения — все говорило о том, что этих зверей здесь много. Правда, живых лосей я здесь не видел, но это, как я знал, происходило только потому, что зверь этот осторожен, имеет хорошее зрение, обоняние и слух, а геологу приходится шуметь, разбивать молотком камни, и соблюдать тишину он не может.

Лепихину выпала честь открытия там, на Таяхтахе, окаменелости, датирующей осадочную толщу анизийским и ладинским ярусами среднего триаса. В тот вечер я тоже пришел с фауной. Но я собрал обыкновенную верхнепермскую, можно сказать, пошлую фауну, а Лепихин нашел и собрал среднетриасовую и притом обильную фауну и, что особенно было интересно, на заболоченном участке водораздела в депрессионном участке. Там, в выветренном элювиально-делювиальном слое, при его оттаивании весной образуются характерные для участков полигональных почв грязевые конвекционные токи, приводящие к образованию полигональных почв и каменных колец.

В этих так называемых каменных кольцах среди редких и мелких обломочков глинистых сланцев довольно часто встречаются эллипсоидальные, овалоидные и круглые кремневые или глинисто-кремневые конкреции, нередко заключающие в себе остатки окаменелых аммонитов среднетриасового возраста. Вероятно, в связи с прокаливанием горных пород этого участка во время, возможно, неоднократных, лесных пожаров среди конкреций, носящих иногда явные следы ожогов, преобладают не целые, а расколовшиеся — обнажающие в изломах аммонитов.

Последующими маршрутами мы с Лепихиным проследили те же отложения в ряде разрезов по отрогам водораздела, пересекающим полосу среднетриасовых отложений.

В тот вечер, когда Лепихин, ходивший почему-то, как и я, один, в первый раз принес среднетриасовые окаменелости и показывал их мне. Когда я уже все посмотрел, он вынул еще что-то завернутое в тряпку и со словами: «А эта фауна как вам понравится?» подал мне. В тряпке оказался язык лосихи. Рассказал, как он шел по тому самому отрогу водораздела, на котором собирал окаменелости, и, раздвинув ветви куста ольхи перед собой, вдруг увидел лосиху, которая, вскинув голову и поставив вертикально уши, повернутые раковинами ему навстречу, широко открыв ноздри, нюхала воздух, слушала подозрительные шорохи и смотрела прямо в сторону Лепихина. Но его она почему-то не успела увидеть, когда он шел, раздвигая кусты, а теперь он уже сидел, не шевелясь, в кусте, и она уже не могла его видеть. Сидел он так недолго. Ружье — одностволка-ижевка, так называемая Ижевск-Джонсон Джонсон, выменянная минувшей зимой за две пачки махорки, — было у него в руках, и он решил стрелять, пока она еще не пустилась вскачь прочь от него. Прицелился в лоб, нажал гашетку — мимо. Корова сделала резкий прыжок в сторону и опять застыла, повернувшись на 90 градусов, обратив теперь к нему свой левый бок. Должно быть, ее обмануло эхо и ей показалось, что опасность ей угрожает с той стороны.