Петр Лебеденко - В излучине Дона

Со мной Прохорович и наши ординарцы. Вот и овраг, где расположился со своим хозяйством Мельников. Сколько здесь новых воронок, буквально нет живого места.

Капитан сильно осунулся. Отплевываясь от пыли, набившейся в рот, жалуется на потери:

— Всего полдесятка машин на ходу осталось. А семидесяток — ни одной. Уж очень горючие…

Мне не надо пояснять, что кроется за словом «горючие». У Т-70 слабая броня и два мотора. В один из них угодит снаряд, и вот тебе пожар. Вообще, горят эти машины чаще других.

Прохорович с комиссаром батальона отправляются проведать раненых, потолковать с ними и заодно проследить за их эвакуацией в тыл. Мы с Мельниковым остаемся одни. Сидим, привалившись спиной к танку, курим и молчим.

Темень охватила уже почти все небо, лишь на западе, сокращаясь на глазах, догорает узенькая светлая полоска. Там то и дело вспыхивают отблески, порой оттуда доносятся приглушенные расстоянием раскаты.

— Гроза, что ли? — произносит комбат.

Я молчу. За день накричался, и теперь даже языком шевелить трудно. Долго бездумно смотрю на багровые отблески. Иногда лениво шевелится мысль, что и в той стороне фронт, там проходят позиции 399-й стрелковой дивизии.

В стороне движутся две темные фигуры. В руках их угадывается плащ-палатка, в ней они несут стонущего человека.

— Кого это ранило? — кричит Мельников.

— Машу, телефонистку, — слышится в ответ голос санитарки.

— А ну, подождите!

Мельников спешит туда. За ним иду я.

Маша лежит с закрытыми глазами. Тонкое красивое лицо ее искажено гримасой страдания. Ноги укутаны шинелью.

— Что с нею? — спрашиваю санитарок.

— Шла линию исправлять. Рядом мина упала.

Маша с усилием поднимает веки, нащупывает взглядом меня:

— Товарищ комбриг, это вы? Как же я теперь без ноги? — На глаза ее навертываются слезы.

Как могу, успокаиваю:

— Ничего, Машенька, это не самое страшное. И без ног люди живут. Все будет в порядке. Выздоравливай. И пиши нам.

— Спасибо, Петр Павлович. А вы, родные, бейте фашистов без пощады.

Машу уносят. Мельников смотрит вслед, вздыхает и с неожиданной для него теплотой произносит:

— Хорошая девушка. Жаль, такая молодая и без ноги…

За спиной раздается лязг гусениц. Оборачиваемся.

— Вот это здорово! Еще одна машина вернулась, — радостно сообщает Мельников.

Это семидесятка. Механик-водитель сержант Михаил Лукьяненок выбирается из танка. Докладывает, что днем во время боя машину их подбили. Повреждения, хотя и небольшие, получили оба мотора. Исправить их удалось только к вечеру. А как начало темнеть, Лукьяненок завел танк и — наутек.

— Где командир экипажа? — осведомляется комбат.

— Ранен. Я его отправил на медпункт, — отвечает танкист.

Возвращаюсь на НП 32-й мотострелковой бригады. Начальник штаба уже собрал командиров подразделений.

Подвожу итоги боя. Хвастаться нечем. Потери довольно ощутимые, и задача не выполнена. Правда, противнику досталось, он отдал даже часть территории. Правофланговый батальон бригады занял вражеские окопы, но они под перекрестным огнем, и сообщение с ними затруднено. Поскольку тактической ценности отвоеванный участок не представляет, я приказываю отвести батальон на прежние позиции.

Разведка установила усиленное движение автоколонн с вражеской пехотой и боевой техникой.

Очень кстати прибыл капитан Самсонов из штаба корпуса. Он коротко информирует нас о положении на других участках. Из его сообщения стало ясно, что в целом наступление сорвалось. Правда, вначале имела территориальный успех 399-я стрелковая дивизия. Но к вечеру враг подтянул туда силы с других участков и при поддержке авиации перешел в контратаку. В результате наши отошли в исходное положение.

Так закончился двенадцатый день боев.

Разведывательные донесения стали традиционными. Вот и опять сообщается: замечено оживленное движение в тылу противника, к фронту идут машины с людьми и техникой. Исполняющий обязанности командира 28-го танкового корпуса полковник Пошкус отдает распоряжение подготовиться к обороне.

Всю ночь пехота роет траншеи в рост человека, танкисты закапывают боевые машины, саперы минируют танкоопасные направления. Вперед выдвигаются усиленные посты наблюдения. Из тыла подвозятся дополнительные запасы горючего и боеприпасов.

Мельникову Кохреидзе подбросил несколько машин. Теперь их в батальоне двенадцать. Но половину я забираю в свой подвижной резерв.