Петр Лебеденко - В излучине Дона

Бомбят даже истребители Ме-109. Они сбрасывают какие-то особенные бомбы, которые рвутся в воздухе, метрах в пятнадцати — двадцати над землей, и сверху поражают людей осколками. Таких «авиашрапнелей» мы еще не видели.

Вражеская авиация обрабатывает не только передний край, но частенько прогуливается по всей нашей глубине, по артиллерийским позициям и тылам. Перепадает и нам на НП, только успеваем отряхиваться.

К полудню появляются и наши бомбардировщики в сопровождении истребителей. Но бомбят они только передний край обороны противника, скоро улетают и больше не показываются. А их поддержка так необходима сейчас! Прошлись бы они несколько раз по глубине гитлеровцев да по артиллерийским позициям, по скоплениям танков — совсем бы иная картина была. Но что делать! Авиации у нас не хватает, она нарасхват, и где-то, очевидно, нужда в ней острее, чем у нас.

На обширной равнине колыхается синеватое марево, сильно пахнет гарью. Перевалило уже за вторую половину дня, а напряжение боя не только не спадает, а, напротив, все нарастает.

На левом фланге мотострелковой бригады, где действуют танки Мельникова, противник неожиданно переходит в контратаку. Наши бойцы даже обрадовались этому. До сих пор неприятель укрывался в окопах и достать его было нелегко. А тут он сам вылез в открытое поле. Теперь-то уж можно отвести душу по-настоящему.

И отводят душу. Даже авиация гитлеровцам не помогает.

Там и сям на левом фланге бригады разыгрываются короткие, но жаркие схватки. Наших бойцов отлична поддерживают танки и артиллерия.

В бинокль я вдруг замечаю, как по лощине, что в стыке с соседом, во фланг нашим подразделениям ползут вражеские танки. Ползут медленно, будто крадучись. Судя по тому, что по ним не стреляют, наши их не видят.

Вызываю по телефону командира противотанковой батареи. Но опасения мои напрасны. Оказывается, артиллеристы следят за врагом и только подпускают его поближе, чтобы бить наверняка.

Я слежу за приближением танков и с волнением жду выстрелов. Но за трескотней пулеметов, полосующих гитлеровскую пехоту, и за хлопаньем наших танковых пушек ничего не слышу. Вижу только, как первая фашистская машина, показавшая из-за высотки свой передок, вдруг словно спотыкается и замирает.

Веду бинокль правее, туда, где стоит стрелявшее противотанковое орудие. Артиллеристы, смотрю, суетятся, спешно загоняют в казенную часть новый снаряд. Наводчик, прильнув к прицелу, наблюдает за выходом из лощины. Заряжающий уже держит в руках следующий снаряд.

Второй танк пытается выскочить из лощины рывком, на большой скорости. Но и это не помогает. Едва только в поле зрения появляется темная башня, орудие коротко дергается назад и чуть подскакивает от отдачи. Второй танк тоже замирает, задрав к небу ствол пушки. Из стального чрева его начинает валить густой дым.

Остальные вражеские машины не стали искушать судьбу и повернули назад…

Я с удовлетворением наблюдаю, что, несмотря на численное превосходство, противнику не удается поколебать стойкость наших бойцов. 1-я рота 3-го мотострелкового батальона, против которой пришелся основной удар противника, с честью выдержала испытание и заставила контратаковавшего неприятеля отступить. А ведь в ней, как мне потом доложили, осталось всего двадцать два человека. Большую выдержку и мужество проявил командир роты лейтенант Дроздов.

На НП непрерывно звонит телефон, прибывают связные. Судя по донесениям, гитлеровцы несут большие потери и контратака их захлебывается. По первым данным, только батальон Мельникова уничтожил четыре танка, три бронетранспортера, два орудия, несколько пулеметов и минометов и до роты солдат.

Я сам вижу и интуитивно, каким-то шестым чувством, улавливаю, что еще немного — и враг окончательно выдохнется. И действительно, сделав еще одну попытку отбросить нас, противник возвращается на исходные позиции.

Но огонь с его стороны еще долго не умолкает. В отместку за сорванную атаку фашисты вновь бросают на нас авиацию.

К исходу дня, уставший, с разбухшей от грохота головой и пересохшим горлом, покидаю наблюдательный пункт и спускаюсь в балку к ручью. Стаскиваю гимнастерку и долго, с удовольствием полощу лицо, руки, грудь. В мыслях одно желание — скорей бы темнота, тогда и фашистская авиация успокоится.

Освежившись холодной родниковой водой, подхожу к Хорошеву. Он весь день так и провел на одном месте, в тени дубов. Предупреждаю его, что иду проверять своих танкистов. Подполковник рассеянно, думая о чем-то своем, смотрит на меня и машет рукой, дескать, иди куда хочешь, меня все это теперь мало интересует…