Петр Лебеденко - В излучине Дона

Начальник штаба имеет в виду предполагаемое наступление противника. Меня самого уже не первый день тревожит этот вопрос. Тревожит и то, что вверху, как мне кажется, накапливанию врагом сил не придают должного значения. В противном случае нас бы хоть предупредили о возможной опасности. Но там молчат, словно ничего особенного не происходит. Неужели командование армии считает, что неприятель наращивает мощь лишь для того, чтобы сдерживать наши ослабевающие с каждым днем атаки?

У палатки тарахтит мотоцикл. Это посыльный из штаба корпуса. Он привез обещанный письменный приказ о наступлении.

В приказе все прежнее: дух, стиль, содержание. Разница только в деталях.

Начало атаки в пять утра. Одновременно с нами наступают соседи: справа — 131-я стрелковая дивизия, слева — 399-я.

— Откуда последняя взялась? — удивляюсь я.

Грудзинский разъясняет, что ночью она сменила 884-й полк, который вернулся в свою 196-ю дивизию.

— Ах так? Ну вот, а ты сетуешь, что у нас пополнений нет, — говорю подполковнику. — Целая дивизия подошла. Кстати, как теперь фронт армии выглядит?

— Пожалуйста, смотрите. — Грудзинский склоняется к карте и ведет по ней острием карандаша. — Вот здесь, на правом фланге, у самого Дона, стоит сто тридцать первая дивизия, поддерживаемая сто пятьдесят восьмой танковой бригадой. К западу от нее занимает полосу наш корпус. Левый сосед наш теперь вот эта самая новая триста девяносто девятая дивизия, а еще левее ее, в районе Скворино, действует двадцать третий танковый корпус.

— Интересно, как там Лебедев чувствует?

— Наверное, тоже порядочно общипанный, — предполагает Витольд Викентьевич. — Ведь и там идут сильные бои. — Затем, ведя дальше карандашом, продолжает: — За двадцать третьим корпусом — позиции сто девяносто шестой стрелковой дивизии. Здесь у нас стык с шестьдесят второй армией… Так вот, если по этому перечню судить, вроде бы и внушительно звучит. На самом же деле, кабы не пехота, так и фронт нечем держать.

Приходит Прохорович. Мы садимся за составление приказа по бригаде, потом вызываем командиров, связываемся с соседями, высылаем разведку, — словом, готовимся еще к одному наступлению.

Перед атакой наши артиллеристы и минометчики пропахивают передний край вражеской обороны. К сожалению, у противотанковых батарей оказался небольшой запас фугасных снарядов. Бронебойные же для поражения живой силы не годятся.

Еще не успели смолкнуть разрывы, как наши двинулись в атаку. Впереди идут танки, но их немного. В 55-й бригаде — одиннадцать, в 39-й, у Мирводы, — десять.

Как и прежде, — я уже это приметил — наступление поначалу разворачивается неплохо. Противник ведет какой-то вялый беспорядочный огонь. Не встречая активного сопротивления, пехота довольно быстро продвигается примерно на полкилометра.

Но тут, словно спохватившись, гитлеровцы усиливают огонь. С каждой минутой он крепчает, снаряды ложатся все плотнее, и пехота залегает. Танки, прорвавшиеся за первую линию обороны фашистов и ринувшиеся было ко второй, тоже вынуждены остановиться и укрыться в складках местности.

Минут через тридцать огонь противника слабеет. Тогда танки вновь идут вперед. За ними поднимается пехота. И опять сильный заградительный огонь прерывает атаку, заставляя пехотинцев плотнее прижиматься к земле, а танкистов — искать укрытия.

Так продолжается часа четыре подряд. Волны атак следуют одна за другой, через тридцать — сорок минут, но, не прокатившись и полторы сотни метров, затухают. А потом на наступающих обрушивается вражеская авиация.

— Почему не продвигаетесь? — сердито спрашиваю по телефону командиров батальонов.

— Через огонь не пробиться, товарищ полковник. Прямо голову не дают поднять.

Я и сам отчетливо вижу, что творится в передних рядах, но с меня требуют наступать, только наступать, и я кричу в трубку:

— Вперед! Поднять людей и вперед! Головой отвечаете за выполнение приказа!

— Есть, вперед! — хрипят осипшими голосами комбаты.

И снова вижу в бинокль, как тыкаются в разные стороны танки, поднимается и короткими перебежками устремляется вперед пехота, как опустошающими смерчами проходятся по ее рядам разрывы, и люди разом падают ниц, лежат недолго, до того, как где-то сбоку и чуть впереди взметнется фигура ротного, и снова поднимаются и с жуткой отчаянностью пытаются пробиться через сплошную завесу огня.

Сливая свои голоса в один мощный непрерывный гул, бьют и бьют орудия, с противным кряканьем рвутся мины, трещат автоматы и пулеметы, а сверху с хватающим за сердце завыванием падают и взмывают бомбардировщики.