Алесь Адамович - Врата сокровищницы своей отворяю...

И все-таки новые возможности открылись перед белорусским писателем, когда он то полотно «прочиты­вает»— развернув. Как в «Виленских коммунарах». Черты национального характера обретают в этом про­изведении М. Горецкого большую конкретность — исто­рическую и бытовую.

Народный, национальный тип во многих ранних произведениях М. Горецкого — белорусский крестья­нин, склонный гораздо больше к нравственной, духов­ной, чем к социальной активности.

В «Виленских коммунарах» мы видим уже иного героя, иного белоруса. Да еще повторенного многократ­но: дед повторяет судьбу и характер прадеда, отец —. деда и т.д.

Через события, через факты жизни крестьянского рода бунтовщиков Мышек рисуется белорус, который горячо и как-то бездумно-безоглядно бросается в драку за свои человеческие права.

Через стиль же, через горько-ироническую «писаревическую» интонацию «Виленских коммунаров» видит­ся, прочитывается и еще нечто.

Да, Мышки без оглядки умеют действовать, постоять за свое человеческое достоинство.

Однако против людей такого темперамента, такого склада характера беспощадно действует «закон исто­рического бумеранга» — назовем это так.

Потому что активничают Мышки чаще всего — слов­но взрываются. Когда уже терпеть больше невозможно. Без надлежащего исторического и национального само­сознания. Слабовато оно в них, такое самосознание.

Дорого, уж очень всегда дорого обходится таким людям, как Мышки, «участие в истории». Живут они исторической жизнью не постоянно, а импульсивно, «время от времени».

Оттолкнут «бумеранг» и снова погружаются в пов­седневное, в заботы, дела, мысли свои, а он возвратится да как стукнет! И всегда неожиданно.

«Виленские коммунары» — это произведение о бело­русе Матее Мышке, который наконец понял (жизнь больно учила этому и деда и прадеда его), что историю нужно творить сознательно, вместе со всеми — револю­ционно. Тогда не будет она бить тебя по голове.

«Виленская коммуна» — борьба с немецкой оккупа­цией, с польскими и прочими националистами, за власть революционную, советскую — это новый путь и новая судьба белоруса Мышки.

На страницах романа-хроники, где повествуется про этот отрезок жизненного и исторического пути крестьян­ского (а затем ремесленнического, рабочего) рода Мышек, есть несколько мест, которые были настоящим художественным открытием для белорусской прозы. (Да только ли белорусской?)

Мы имеем в виду тот момент в романе, когда рас­сказчик, зная, что ждет его героев на Вороньей улице (западня, смерть), и читателю о том сообщив, просле­живает путь на голгофу каждого — последние шаги, мысли, ощущения, слова...

Сила воздействия этих страниц особенная еще и потому, что читателю известно: люди те (большинство) действительно были, и действительно был еще такой момент в их жизни... Вот такой... И такой...

«Около шести-семи вечера, когда я еще спал, шли на Воронью портной Лахинский и портной Плахинский. Сошлись на улице, пошли вместе и по пути беседовали себе помаленьку...»

«В то же время — возможно, немного раньше, воз­можно, немного позже — другими улицами, другими путями шли на Воронью член президиума и ответствен­ный секретарь горсовета коммунист Юлиус Шимилевич, высокий, тонкий, в своем рыжем демисезонном пальтеце и в широкополой, черной всесезонной шляпе, и с ним рядовой член горсовета, тем не менее бундовский лидер, известный бундовец Вайнштейн, потолще Шимилевича, здоровее его и теплее одетый.

Шли и беседовали...

О чем они тогда, в такие важные минуты жизни своей, для одного последние, для другого... для другого, наверное, поворотные,— о чем они тогда могли беседо­вать — как мне угадать?

Шимилевич, наверное, шутил, смеялся и убеждал друга своего, товарища Вайнштейна, бросить контррево­люционный Бунд и перейти в компартию.

А Вайнштейн, наверное, в том же шутливо-веселом тоне, а может быть, и другом, более свойственном ему тоне отбивался, возможно, от его метких подначек и го­ворил, возможно, что «еще успеет с козами на торг»... И так, беседуя, пришли они в клуб...

В этот же день дяде Туркевичу было скучно сидеть одному дома. Как-никак праздник, Новый год. Семья его и сейчас была в деревне. Жил один.

Сходил он на Воронью, пообедал там. Пришел домой, лег отдохнуть, Думал поспать. Но не спалось,— хорошо выспался: со вчерашнего вечера спал сегодня чуть ли не до обеда.

Решил навестить приятеля, которого давно не видел, столяра Дручка. Пошел на Снипишки.