Чарльз Чаплин - Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

Слушания по моему делу продолжались несколько дней. Обвинение было предъявлено на федеральном уровне, поэтому мистеру Полу Гетти тоже пришлось предстать перед судьей в качестве друга Джоан Бэрри и свидетеля. В суд вызвали также двух молодых немцев и кого-то еще. Пол Гетти признал, что у него была связь с Джоан Бэрри и он тоже давал ей деньги. С моей точки зрения, письма Бэрри, в которых она извинялась за то, что произошло, и благодарила за доброту и великодушие, могли сыграть свою роль во время слушаний. Гизлер попытался выставить эти письма в качестве еще одного подтверждения моей невиновности, но судья не принял их как свидетельские материалы. Мне показалось, что Гизлер не проявил должной настойчивости.

В результате опроса свидетелей выяснилось, что перед тем, как ворваться ночью в мой дом, она всю предыдущую ночь провела у одного из молодых немцев, который вынужден был подтвердить это.

Будучи в центре всех этих грязных дел, я чувствовал себя словно выставленным на всеобщее обозрение. Но как только я покидал здание суда, то забывал обо всем и после спокойного ужина с Уной в полном изнеможении падал в постель.

Мало того что меня угнетала напряженная и нервная атмосфера суда, мне еще приходилось вставать в семь утра, потому что при плотном трафике на улицах Лос-Анджелеса на дорогу до суда уходил ровно час, а я обязан был быть на месте ровно за десять минут до начала.

Наконец, слушания подошли к концу. Каждая из сторон согласилась, что на обсуждение и вынесение приговора жюри предоставляются два с половиной часа. Я и представить не мог, о чем можно было говорить все это время. Мне все было предельно ясно: федеральный иск закончится полным оправданием. Я уже не думал о том, что в случае неудачного для меня исхода могу просидеть в тюрьме целых двадцать лет. Правда, мне показалось, что заключительная речь судьи могла бы быть менее туманной. Еще я попытался понять, какое впечатление его речь произвела на женщину-репортера из «Таймс», но так и не смог увидеть ее лица. Когда она выходила из зала вместе с другими членами жюри, то не смотрела ни налево, ни направо.

Как только мы вышли из зала суда, Гизлер наклонился ко мне и тихо сказал:

– Сегодня нам не разрешено покидать здание до вынесения вердикта, но… – добавил он с оптимизмом, – мы можем посидеть на балконе и погреться там на солнышке.

Этот едва уловимый намек прозвучал как нечто жестокое и зловещее, сдавившее мне горло и напомнившее о том, что я все еще принадлежу не самому себе, а закону.

Была уже половина второго, я был уверен, что присяжные вернутся в зал максимум минут через двадцать, а поэтому решил, что не буду пока звонить Уне. Но прошел еще час! Я позвонил ей и сказал, что жюри все еще совещается и я свяжусь с ней сразу же, как только все закончится.

Тем не менее прошел еще час, а присяжные так и не появились! Что заставило их задержаться? Обсуждение не претендовало и на десять минут, ведь всего-то и нужно было согласиться, что я не виновен! Все это время мы с Гизлером сидели на балконе, даже не пытаясь говорить о причине задержки, пока, наконец, Гизлер не посмотрел на часы.

– Уже четыре, – будничным голосом произнес он. – Что их там задерживает, хотел бы я знать?

Мы принялись рассуждать о возможных причинах и прочих деталях дела, которые могли бы задержать вынесение решения…

В пятнадцать минут пятого прозвенел звонок, означавший, что жюри присяжных вынесло решение. Когда мы возвращались в зал, я думал, что мое сердце выпрыгнет из груди.

– Каким бы ни было решение, никаких эмоций, – сказал мне Гизлер.

Мимо нас быстро бежал вверх по ступенькам запыхавшийся и возбужденный федеральный прокурор в сопровождении таких же возбужденных помощников. Последним поднимался все тот же Типпи Грэй, со своей ухмылкой и косым взглядом через плечо.

Публика быстро заполнила зал, и в нем повисла напряженная тишина. Я пытался держаться хладнокровно, но сердце билось уже в горле.

Секретарь суда ударил молотком три раза, извещая о появлении судьи, и мы все встали. После этого все снова заняли свои места и в зал начали входить члены жюри. Председатель коллегии присяжных передал документ с решением секретарю суда. Гизлер сидел, склонив голову, и смотрел на свои ботинки, нервно бормоча то-то вроде: «Если он виновен, то это будет самым несправедливым приговором суда! Самым несправедливым приговором в истории суда!»

Секретарь прочитал документ, три раза ударил молотком и объявил решение жюри: