Чарльз Чаплин - Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

В Лондоне я познакомился с Томасом Берком, автором книги «Ночи Лаймхауса». Берк был спокойным, молчаливым, невысоким человеком, лицо которого напоминало мне портрет Китса [68] Классик английской романтической поэзии (прим. ред.). . Он неподвижно сидел, редко глядя на меня, тем не менее смог заставить меня разговориться. Я вдруг почувствовал, что мне хочется раскрыть перед ним всю душу, и я это сделал. С Берком я чувствовал себя гораздо откровеннее, чем с Уэллсом. Вместе мы прогулялись по улицам Лаймхауса и Чайнатауна, причем Берк не проронил ни слова – он просто показывал. Из-за сдержанности Берка я не понимал, что он в действительности обо мне думает, пока, наконец, через три или четыре года он не прислал мне свою полубиографическую книгу «Ветер и дождь». Его детство и юность были такими же, как и мои, и тут я понял, что понравился ему.

Когда суматоха по поводу моего приезда в Лондон начала спадать, я поужинал с братом Обри и его семьей, а днем позже наведался в пивную к Джимми Расселу, с которым мы вместе выступали у Карно. После этого я начал думать о возвращении в Штаты.

Я вдруг понял, что если останусь в Лондоне еще ненадолго, то безделье наскучит мне. Я покидал Англию со спокойным сердцем. Известность не могла дать мне больше, чем я получил.

Я возвращался с чувством полного удовлетворения, но и с легкой грустью, потому что прощался не только с шумом оваций и дифирамбов со стороны богачей и знаменитостей, которые принимали меня, но и с искренностью и теплым отношением простой английской и французской публики, которая часами ждала меня на Ватерлоо и Гар-дю-Нор. Я испытывал большую неловкость, когда чужие руки тащили меня мимо простых почитателей и сажали в такси, не давая никакой возможности хоть что-то сказать в ответ. В такие моменты мне казалось, что я хожу по цветам, брошенным мне благодарной публикой. Я побывал на Кеннингтон-роуд и у дома № 3 на Поунелл-террас и чувствовал, что эту книгу прочитал до последней точки. Теперь я готов был вернуться в Калифорнию и снова начать работать, потому что только в работе видел смысл жизни, все остальное – всего лишь химера.

Не успел я приехать в Нью-Йорк, как мне позвонила Мари Доро. Эх, что бы для меня значил ее звонок несколько лет назад! Мы вместе пообедали, а потом отправились в театр на дневное представление пьесы «Полевые лилии», в которой она играла.

Вечером я ужинал с Максом Истменом, его сестрой Кристал и Клодом Маккеем, поэтом и рыбаком с Ямайки.

В мой последний день в Нью-Йорке Фрэнк Харрис повез меня в тюрьму Синг-Синг. По пути он признался, что работает над автобиографией и боится, что начал эту работу слишком поздно.

– Я становлюсь старым, – сказал он.

– У старости тоже есть преимущества, – ответил я, – она не боится здравого смысла.

В тюрьме Синг-Синг Фрэнк хотел повидать отбывавшего там свой пятилетний срок Джима Ларкина, ирландского революционера и организатора рабочего союза. Ларкин был блестящим оратором, его осудили настроенные против него присяжные и судья по ложным обвинениям в попытке свергнуть правительство. В конце концов то, что сказал мне Фрэнк, подтвердилось, и губернатор Эл Смит распорядился закрыть дело, но к тому времени Ларкин уже отсидел в тюрьме несколько лет.

Во всех тюрьмах царит странная атмосфера – здесь существование человеческого духа как бы замирает. В Синг-Синге старые и мрачные тюремные блоки казались вышедшими из глубин средневековья, в маленьких и узких камерах в неимоверной тесноте содержали от четырех до шести заключенных. Чей жестокий ум додумался до такого кошмара, оставалось только догадываться. Когда мы приехали в тюрьму, камеры были пусты – всех заключенных вывели на прогулку, за исключением одного молодого парня, который стоял молча, облокотившись на открытую дверь камеры. Охранник объяснил, что прибывающие заключенные с длинными сроками наказаний свой первый год проводят в старой тюрьме и только потом их переводят в один из новых тюремных корпусов. Я прошел в камеру мимо молодого заключенного и тут же почувствовал острый приступ клаустрофобии.

– О боже! – воскликнул я, сделав быстрый шаг назад. – Это бесчеловечно!

– Это правда, – с горечью прошептал парень.

Надзиратель, который, в общем-то, не выглядел злым человеком, объяснил нам, что тюрьма переполнена и срочно нуждается в новых корпусах.

– К сожалению, мы стоим последними в списке всего, на что нужно потратить деньги, никто из политиков особо не думает об условиях в наших тюрьмах.