Андрей Плахов - Озон

– В кино тебя поначалу восприняли как представителя гомосексуальной субкультуры. И все-таки ты заметно меняешься в более традиционную, классическую сторону – даже если это разочарует некоторых поклонников. Разве молодой публике интересно смотреть про шестидесятилетних? И разве ты не перестал быть культовой фигурой гей-кино, перемещая свой интерес в сторону женщин?

– Я никогда не занимался чисто гомосексуальными темами, всегда – бисексуальными. Женщины меня интересуют не меньше, чем мужчины – смотря какие.

– А считаешь ли ты себя частью французской кинематографической «семьи»? У тебя есть друзья-кинематографисты? Ходите ли вы друг к другу в гости, встречаетесь ли?

– Нет, мы, французы – индивидуалисты, у нас это не принято. Кроме того, если говорить о молодежи, она была парализована успехами «новой волны». Только сейчас можно сказать, что новое поколение расправилось с «папой» Годаром. Особенно много во французском кино талантливых женщин-режиссеров. Правда, иногда они делают чересчур политизированное феминистское кино и готовы вместе с «папой» уничтожить всех остальных мужчин.

– Как ты достаешь деньги на свои проекты?

– Я делаю по фильму в год – и многие во Франции не понимают, как мне это удается. Завидуют, считая меня баловнем судьбы. На самом деле я собираю деньги в Канаде или Японии, где мои фильмы гораздо более широко прокатываются. Во Франции же их не очень понимают. Здешние финансисты чрезвычайно консервативны. И когда я предлагаю психологический сценарий типа «Под песком», они говорят: нет, это не фильм Озона.

– Их консерватизм в том, что они ждут от тебя чего-то более авангардного и радикального?

– Парадоксально, но это так.

– Что ты делаешь, когда не работаешь? Или такого не бывает?

– У меня довольно странный образ жизни. Каждый месяц в какой-то стране происходит премьера моей очередной картины, и я еду туда для рекламной кампании. Например, в прошлом году я был – боже мой! – в Токио, Монреале, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Мадриде, Лондоне, Вене, Мехико, Петербурге и Москве (дважды). Но это не значит, что я работаю двадцать четыре часа в сутки. Ездил отдыхать в деревню во Франции, летал в Кению. Больше всего, как «латинская натура», люблю лежать на диване и ничего не делать. Но если бы позволяли средства, снимал бы по два фильма в год.

ПАРИЖ, 2001

– Правы ли те, кто считает события «Бассейна» и даже образ юной Жюли целиком продуктом творческой фантазии героини-писательницы? Или все-таки что-то произошло во французском доме с бассейном на самом деле?

– Я не даю никакого ключа, никакой интерпретации: предоставляю это зрителю. Каждый сам решает, что именно он увидел в фильме. Я же лично вижу последний кадр: Шарлотта и Людивин издалека смотрят друг на друга и машут рукой. Они почти сливаются, как в «Персоне» Бергмана. Это образ, вбирающий в себя всю картину, в ней встречаются молодость и опыт, растерянность и стабильность, страх перед жизнью и страх перед смертью.

– Выходит, это прежде всего драма отношений, слегка лесбийски окрашенных, а уже потом комедия или детектив?

– Это не лесбийский фильм. Героиня Шарлотты испытывает к девочке-француженке сложную гамму чувств: ревность, раздражение, тоску по молодости, по «свингующему Лондону», и все эти эмоции отражаются на ее лице. Для меня ключ к фильму – лицо Шарлотты.

– Какую сцену было труднее всего снимать?

– Сцену убийства. В каждом моем фильме есть убийство. Не знаю, почему я так кровожаден. Но, может быть, к следующей картине я стану взрослым настолько, что помилую всех своих героев. Когда Людивин убивает любовника тяжелым камнем, это воспринимается как реальность (точка зрения изменится только потом). Нужно было, чтобы, несмотря на гротескность ситуации, зритель почувствовал тяжесть этого камня, – пришлось даже заменить бутафорский камень, приготовленный для съемок, настоящим.

– А я думал, самой рискованной и трудной была сцена на балконе, когда Шарлотта Рэмплинг обнажает свою грудь перед стариком-садовником, чтобы скрыть следы преступления. Это ведь прямая цитата из «Тристаны» Луиса Бунюэля?

– Да, и было бы еще интереснее, если бы на месте Шарлотты оказалась Катрин Денев, которая тридцать лет назад играла Тристану. Но боюсь, сейчас бы она не смогла повторить эту сцену.

– Довольно жестоко требовать это от актрисы в определенном возрасте.

– Но Шарлотта сыграла ее блистательно – хотя она того же возраста, что и Катрин.