Андрей Плахов - Озон

– Знаете кого-то из русских?

– В основном классиков: Эйзенштейн, Тарковский, Барнет.

КАННЫ, 2000

Франсуа Озон не очень похож на свои картины. Почему? Именно это я пытался выяснить, когда мы впервые встретились с режиссером в Каннах, потом в Москве, и вот теперь в Париже – в офисе кинокомпании Fidélité, что по-русски означает «Верность». Рабочий стол Озона завален кассетами со старыми французскими фильмами: узнаю на обложках лица Жана Габена, Мишель Морган, Даниэль Дарье и других звезд 1950-х годов.

– Неужели это и есть тайная страсть авангардиста Озона? Откуда такая любовь к национальной традиции?

– Просто я готовлюсь к новой картине. Ее действие происходит полвека назад, и я смотрю много фильмов того периода. Сценарий написан по пьесе Робера Тома, популярной в те годы, это комедия с криминальным отливом, она много раз ставилась во Франции и, кажется, даже в вашей стране.

– И называлась «Восемь влюбленных женщин». А по другим пьесам того же драматурга в России, еще советской, были поставлены фильмы «Ищите женщину» и «Ловушка для одинокого мужчины». Итак, первый исторический фильм в твоем послужном списке?

– Не забывай: «Капли дождя на раскаленных скалах» – это Германия 1970-х годов. Но в принципе да: на сей раз я забрался совсем далеко в историю.

– Ты тогда еще не родился. А все фильмы, что лежат на твоем столе, были очень популярны не только во Франции, но и в России. Потом пришли режиссеры «новой волны» и похерили «папино кино». Неужели ты решил его воскресить?

– Да, деятели «новой волны» заклеймили предков – это считалось хорошим тоном. Как и снимать на улицах, в толпе, использовать непрофессиональных или неизвестных актеров, отображать «поток жизни». Но пришло новое поколение, свободное от диктата этих установок. Теперь мы можем выбирать, и для нас нет табу. Например, свой новый фильм я буду снимать целиком в интерьере. В нем будет восемь женщин разного возраста и, представь, ни одного мужчины. (Озон смеется.) Я потерял интерес к мужчинам. Теперь я люблю женщин.

– Восемь (или восемь с половиной) – хорошее число для кинематографиста.

– Достаточно восьми. Они соберутся в одном помещении и станут, словно в детективе Агаты Кристи, выяснять, кто из них убийца. Так что единственный мужчина присутствует в картине в виде покойника. В таком фильме обязательно должны играть звезды.

– Например?

– Пока я не готов назвать всех исполнительниц, но так и быть, открою один секрет. Вчера я обедал с Катрин Денев, она прочла сценарий, он ей понравился, и теперь я жду от нее окончательного согласия.

– Но ты же критиковал ее за то, как она сыграла в «Танцующей в темноте». Сказал, что тебе, как французу, невозможно поверить, чтобы Катрин Денев изображала работницу завода.

– Но ведь я и приглашаю ее совсем на другую роль. Да и фильм будет не как у Ларса фон Триера, хотя в нем тоже есть что-то от мюзикла. Нечто среднее между старым французским (в основном черно-белым) и цветным голливудским кино, немного в стиле Джорджа Кьюкора и Винсента Миннелли. История будет чисто французской, изображение и цвет – американскими.

– В «Крысятнике» с убийственным сарказмом изображена буржуазная семья. Похожа ли она на твою собственную, и чувствовал ли ты себя белой овцой в стаде?

– Разумеется, я тот монстр, который убил папу и маму. Еще учась в киношколе, – сам не знаю почему – сделал короткий фильм о мальчике, который убил своих родителей. Мальчика играл мой брат, а родителей – папа и мама. Мои родители – интеллектуалы из мидл-класса, учителя, преподавали биологию и французский язык. Папа синефил, любит классические вестерны Джона Форда.

– Как они относятся к твоему творчеству?

– Оба не очень верили в меня как в кинематографиста, но и не мешали. Сегодня родители бывают радостно удивлены, слыша о моих профессиональных успехах. Они не очень понимают тот тип кино, который я делаю, но принимают как должное. А когда папа читает отрицательную рецензию на какой-нибудь мой фильм, то не на шутку сердится.

– Тем не менее ты сломал семейную традицию.

– Выбор профессии был для меня своеобразным протестом. В школе нам задали тему «Портрет моего друга». Я воспринял это с юмором и изобразил учительницу – довольно уродливое существо. Меня, восьмилетнего, обозвали извращенцем. Позднее посредством кино я научился преодолевать свою замкнутость, выражать свое отвращение к уродству окружающего мира. То, что я не мог выразить никаким другим способом. Я научился делать и переживать в кино вещи, запретные в реальной жизни.